Авраам Иегошуа - В поисках личности. Рассказы современных израильских писателей

После шести лет устал Ифтах и возвратился в пустыню. И не приближался к нему ни один человек, потому что какая-то жуть окружала его и не подпускала кочевников. Только сводный брат Ифтаха Азур выходил к нему и оставлял в отдалении воду и хлеб. С Азуром приходили его костлявые собаки.

Год провел Ифтах в пещере в земле Тов. Год постигал голоса, которые доносились из ощетинившейся на ночь пустыни. Через год научился Ифтах подражать всем этим голосам и тогда решил про себя: довольно.

Писец в доме Гилада записал в свою книгу:

«После него был судьей Израиля Ивцан из Бет-Лехема [9] См. примечание 22. Ивцан — Есевон; Бет-Лехем — Вифлеем. , и было у него тридцать сыновей и тридцать дочерей».

Вначале старики шли молча.

Выходя из хорошо освещенного и протопленного клуба, они помогли друг другу надеть пальто. Иосеф Ярден упорно не раскрывал рта, а доктор Клайнбергер долго пытался прочистить горло, надсаживаясь в мокром, лающем кашле, и в конце концов чихнул. Речь выступавшего вызвала у обоих досаду. Пустые разговоры. Болтовня. К чему все это? Ни к чему.

На собраниях немногочисленной либеральной партии, к которой оба принадлежали уже десятки лет, на всем лежал отпечаток усталости и бессилия. Что могут дать эти собрания, когда вокруг все кипит, разбегается в разные стороны и увлекает страну в пучину сытого самодовольства? Кто услышит голос рассудка, благоразумия и умеренности на этом шабаше? Что при всей своей культуре и образованности могут сделать несколько десятков немолодых людей, которые понимают преимущества трезвой и здравой политики, потому что повидали на своем веку результаты самых разных политических экстазов? Горстка просвещенных доброжелателей не в силах остановить разгул масс и их залихватских бесшабашных вожаков, которые под звон фанфар ведут народ на край пропасти.

Пройдя шагов тридцать, Иосеф Ярден остановился там, где узкий переулок, по которому они шли, сливается с одной из самых красивых и тихих улиц района Рехавия. Ни о чем не спрашивая, замедлил шаг и доктор Клайнбергер. Иосеф Ярден порылся в карманах, нашел и ценой больших усилий извлек сигарету. Доктор Клайнбергер поднес ему зажженную спичку. Ни один пока не произнес ни слова. На несколько секунд их руки — узкие, с тонкими пальцами прикрыли от ветра едва теплившийся огонек: осенние ветры в Иерусалиме порывисты, порой просто свирепы. Иосеф Ярден кивнул в знак благодарности и глубоко затянулся. Но через три шага сигарета погасла, потому что была плохо прикурена. Он с досадой бросил ее на тротуар и растоптал. Потом передумал, поднял потухший и раздавленный окурок и выбросил в урну, приделанную иерусалимским муниципалитетом к железному столбу на автобусной остановке.

— Коррупция, — произнес он.

— Помилуйте, — тут же откликнулся доктор Клайнбергер, — согласитесь, что ваше определение упрощает, пожалуй, даже вульгаризирует действительность, которая по определению же всегда намного сложнее.

— Коррупция и наглость, — упорно стоял на своем Иосеф Ярден.

— Кому, как не вам, уважаемый Иосеф, знать, что любое упрощение в некотором смысле означает капитуляцию.

— Надоело, — сказал Иосеф Ярден и поправил кашне, защищающее горло от колкого холодного ветра, — надоело. Отныне я хочу называть вещи своими именами. Болезнь — болезнью, коррупцию — коррупцией.

Доктор Клайнбергер облизал губы, как всегда, потрескавшиеся к зиме, сузил глаза, словно приспустил люки танка, и стал возражать.

— Коррупция — явление сложное, Иосеф. Если бы не было коррупции, бессмысленно было бы и понятие нравственности. Здесь существует некая цикличность, вечный круговорот. И это хорошо понимали наши мудрецы, говорившие о «дурном начале» и, после соответствующей разделительной паузы, позвольте упомянуть также отцов христианской церкви. На первый взгляд кажется, что коррупция и нравственность диаметрально противоположны. На самом же деле одно влечет за собой другое, служит почвой, дает рост. На это и остается уповать, допустив, что сейчас мы переживаем период упадка.