Авраам Иегошуа - В поисках личности. Рассказы современных израильских писателей

— Потому я и хочу в Канаду. Там нет всех этих дел — война, пятое-десятое. Там запросто. Может, там с кем познакомлюсь из парней покультурнее. А то посмотрите на мать — вышла замуж за этого полоумного, который что-то там роет при муниципалитете. И то сказать, какой у нее был выбор?

Адвокат вполне понимал ее влечение к миру, в котором все расставлено по местам. Он и сам любил упорядоченную, текущую медленно, по заранее установленным канонам жизнь, в которой есть предназначение и цель, намеченная свыше. На миг у него мелькнула мысль — а что если удочерить ее и дать ей имя. Но тут же он увидел ее отталкивающее лицо, металлический зуб, пугающее, по-детски настырное желание, чтобы всегда и во всем считались именно с ней. Нет, это ему не по силам. Это случай для социолога или для социального работника, подумал он, может быть, даже стоит поговорить о нем на заседании кружка.

— Может, я смогу работать у вас в конторе? — спросила она вдруг, и по ее тону было заметно, что она сама не очень верит в такую возможность.

— Как? На машинке…

— Я могу научиться.

— Но как же? Моя секретарша, она ведь уже пять или шесть…

Со стремительной непосредственностью шестнадцатилетней она предположила:

— А может, она помрет?

— Да что это вы?

Тотчас же без колебаний она соскользнула надеждой пониже.

— А может, вам нужна домработница?

— У меня убирает женщина. Одна и та же уже двадцать пять лет.

Со стремительной непосредственностью шестнадцати лет она предположила:

— А может, она помрет?

— Да что вы?

Адвокат почувствовал, что она, как сорная трава, угрожает уничтожить все, что он холил годами, и потому разговор пора кончать.

— Не волнуйтесь, — сказал он, — идите домой. Я обещаю сделать все возможное, чтобы помочь вам уехать в Канаду.

Девушка посмотрела на него презрительно, как на недоумка, который вообще не понимает, о чем с ним говорят.

— Значит, мне уходить?

— Идите, моя милая, и не волнуйтесь — все будет в порядке, — мягко, но окончательно отгородился от нее адвокат.

Чувствуя, что на всем, что связано с ней, лежит отпечаток неминуемого краха, он старался проявить максимальную предупредительность. Но девушка не поддалась. Она вздернула плечи, кивнула презрительно и безнадежно и зашагала прочь.

В маршрутном такси адвокат, как обычно, занял место возле водителя. В дороге он иногда чувствовал себя неважно, и он терпеть не мог, когда его стискивали справа и слева. Сам он за городом машину теперь не водил. Слишком высокими казались ему скорости на дорогах. Петр и дочь сидели сзади и разговаривали между собой на иврите. Русский оба знали плохо. Дочь говорила на иврите без акцента, а у Петра проступал густой польский фон. Обоим не хватало слов, и они восполняли недостающее жестами и догадкой. Человек с лицом пожилого учителя, сидевший рядом, проявлял к ним крайнее расположение — он принял их за новых репатриантов, которым надо рассказывать, что они видят по дороге, и ему, старожилу, было от этого приятно на душе. И та и другой ездили по этой дороге по меньшей мере пятнадцать лет, но вежливо молчали, ни в чем его не разубеждая. Адвокату было как-то не по себе. В стройном мире окружавшем его, что-то опрокинулось, перевернулось с того позднего вечера, когда две эти женщины пришли в его консультацию, началась какая-то неразбериха, дети перестали походить на родителей, и все, даже самое невероятное, вдруг оказалось возможным. В Тель-Авиве престарелый учитель пожелал им на прощание успешной абсорбции и посоветовал не бояться трудностей — всем приходилось нелегко — жили в палатках, мостили дороги. И еще, сказал он, им стоит пойти на курсы, поучить иврит. А вообще все непременно устроится, главное, что они на своей исторической родине и здесь им некого бояться. У Петра, чувствительного от природы, на глазах выступили слезы.

— Это точно, — сказал он учителю, — правда ваша, земля здесь хорошая, и бояться некого, а что до арабов, то Бог нам поможет.

Они взяли такси и поехали в район, который адвокат привык за это время называть «квартал Копель». Строили его на скорую руку, и он очень быстро превратился в квартал бедноты: обшарпанные подъезды, балконы торчат наружу, как ящики распотрошенного шкафа, с которых свешивается белье. Фасады казались не фасадами, а вывернутыми наизнанку стенами огромной ночлежки. Вывеска на сапожной мастерской написана по-болгарски. В запущенной парикмахерской парфюмерное благоухание фиалок. Телеантенны. Между домами песок. Несколько лет назад кто-то посадил белые и фиолетовые барвинки, но их никто не поливал и цветы зачахли. Теперь в палисадниках не цветет ничего, кроме оберток жевательной резинки, палочек от эскимо, грязной ваты и тетрадных листов. Ежедневные поездки в переполненном автобусе в центр Тель-Авива и обратно — к сидению в майке у радиоприемника, арбузу и кефиру. Летом здесь тяжело, подумал адвокат, тяжелее, чем в Иерусалиме. Многоголосица. Приемники, норовящие перекричать друг друга. Между людьми чрезмерная близость, тепло одного жилища сливается с соседским теплом, голоса переплетаются, запах одного стоит в квартире другого. Стены — лишь видимость, уступка цивилизации.