Дарья Гребенщикова - От меня до тебя — два шага и целая жизнь

Конь для колоритных поездок нашелся быстро, ибо был в единственном экземпляре. Завхоз Петровна, злобно косясь на шляпку, позволила выкатить из сарая пролетку, которую Анна Карловна, с присущим ей шиком задрапировала бархатным занавесом из клуба. Бахрома колыхалась на ветру, придавая экипажу еще большую полетность. Кучером был назначен Мишка Воробей — за черные кудри и любовь к лошадям. Мишке полагалось подавать экипаж к 9 утра, и — чтобы непременно свежайшие цветы. Так и шел Воробей, страдая, по деревне, сопровождаемый ехидным хохотом, держа букет поникших цветов в вытянутой руке — так несут гранату, из которой выдернули чеку. Поддерживаемая Воробьем, Анна Карловна, молодо хохоча, усаживалась в пролетку, принимала букетик, пристраивала его на груди, и, коснувшись кучера прутком, говорила — трогай, милейший! И Воробей трогал. Муки он этой снести долго не смог, запил сначала с горя, а потом и с радости — ибо был уволен и смог опять радостно лежать у дома, не снимая валенки — летом, по заверениям Воробья, ноги в них не потели вовсе.

Новым претендентом на вожжи стал простой русский мужик, не отличающийся от прочих ничем, кроме как, пожалуй, особой, топорной рубки, лицом. По приказу Анны Карловны он был отмыт, протрезвлен, стрижен в скобу, надушен дамскими духами. Сапоги натерли ваксой, коня — дегтем, чтобы слепни не кусали, и — поехали! Новый кучер цветов не носил, и об эпохе фаворитизма наслышан не был, но путь к сердцу проложил со знанием дела…

Глава 2

Это в городах — пассии, бой-френды и прочая мелочь. У нас все значительнее — мужик! Если Анна Карловна и мечтала втайне, в городских джунглях, о настоящем, вайсмюллеровском Тарзане, то она приняла за лианы покосившийся плетень. Новый избранник Анны Карловны, по кличке Козёл, он же Анатолий Козлёнкин по паспорту, напоминал, скорее, сильно располневшую бородатую козу, опухшую, но не сдавшуюся. Анна Карловна, ищущая и находящая, нужно признаться, во всем гармонию, занялась гардеробом Толяна, твердо обозначив его, как Анатоля, на французский манер. Толян был мужчиной крупных пропорций, но мягкого телосложения, руки имел длинные, и вполне загребущие, а кулаки… что ж? кулаки могли сгодиться на что угодно — расколоть одним махом орех, пробить дыру в соседских воротах, выгнуть днище ведерка, украсить глаз чернильным пятном фингала — да мало ли дел в хозяйстве? Стричься Толян не пробовал, но периодически мамаша его, как женщина малограмотная, оболванивала спящего сына, где придется. Потому Анне Карловне пришлось затратить немало усилий для приведения волосяного покрова Толяна в состояние «под горшок». Пощелкав в воздухе ножницами, Анна Карловна с любовью оглядела квадратную физиономию Толяна, и, напевая арию Радамеса из «Аиды», сделала еще пару щелчков над ухом, отчего Толян заголосил по-бабьи и попытался сигануть через забор. Не знал он тогда одного — из рук Анны Карловны уйти никто не мог, если Анна Карловна сделала «стойку», как добросовестная охотничья собака, учуявшая жертву на охоте. После стрижки Анатоль, теребя заскорузлыми пальцами волосяной заборчик на лбу, был отправлен в баню, где нанятые за бутылку Витька и Петька отмахали вениками Козла до полного беспамятства, и не выпускали до тех пор, пока вода в шайке из бурой не стала прозрачной. На все стоны насчет «похмелиться» суровые братья Громовы поднесли поочередно кулаки к картофелине носа Толяна, и, вытолкав его в солдатском исподнем на двор, сели выпивать в сенцах, закусывая прошлогодней пожухшей клюквой.

Анна Карловна, залучив в дом, который любовно называла «моя хатка», намекая, очевидно, на свою схожесть с бобрами, пушистого от мытья мужчину в белом байковом белье, особо отметила прелесть завязок на кальсонах, и пригласила Анатоля к чаю. Морщась от ужаса и отвращения, понимая, что пропал, и попал, как кур в ощип, Толян дул на блюдце, гоняя по нему мелкие волны и пил чай, воровато стреляя глазами по комнате на предмет обнаружения тайника с водкой. Но Анна Карловна и не таких отвращала от пагубы винопития, и через неделю Анатоль зарозовел, покрылся гладким пушком, а через месяц оброс бородой, которую сама Анна Карловна, нацепив на римский нос пенсне, подравнивала маникюрными ножничками.

Глава 3

Подстриженный, но еще пугливый Толян понял, что тут бить не будут, пить не дадут, но сытно будут кормить, тепло одевать и не будут докучать грязной работой. Насчет чистой Толян сообразил не сразу. Робея при виде Анны Карловны, загадочно обмотанной по чреслам цветастым ситчиком, Анатоль рдел щеками и пучил глаза. После чего валился на коврик и делался как мертвый. Анна Карловна, легонько попинав его мыском комнатной туфли, ответа так и не дождалась. Сетуя на незнание Анатолем этикета, который, по мнению Анны Карловны повелевал немедля «нежно отомстить» хозяйке дома за причиненное насильно гостеприимство, опечалилась. Анна Карловна, пройдя на символическую кухоньку, грохнула оземь, точнее, об пол — трехлитровую банку. Вышло тихо. На четвертой банке Анатоль начал что-то понимать, на пятой сознание окончательно прояснилось, и он, наступая на завязки кальсон, пришлепал, мыча, на кухню. Надо же! — подумала через полчаса Анна Карловна, — а нюх-то я не утратила! И Толян перебрался с коврика в хозяйскую опочивальню, где с таким жаром начал опочивать хозяйку, что та вставала трудиться на благо общества весьма утомленная.