Дарья Гребенщикова - От меня до тебя — два шага и целая жизнь

На поправку Гита пошла, хоть и не скоро. Впрочем, сам Лансерме, возивший ее буквально на себе по всем чудодейственным курортам Европы, был ею отвергнут. Николай Николаевич обрюзг, постарел, не успел приехать на похороны матери и поселился в том месте Европы, где лошадь — даже больше, чем лошадь, — в Камарге, во Франции.

Они всегда встречаются на Трубной, у выхода к цирку, 12 числа. Зимой — в декабре, весной — в марте, летом — в июне и осенью — в сентябре. Так повелось — у Глеба день рождения 12 марта, у Маши — 12 сентября, 12 июня они поженились, 12 декабря родились близнецы Полина и Александра. Глеб высокий, сухощавый, Машка дразнит его «профессором», и напрасно — Глеб Ордынский действительно профессор, и его обожают студенты, и особенно — студентки, он эрудит, энциклопедист даже — образован прекрасно, добирал упущенное в перестройку в крупном Университете США, и попал, что называется, в «струю» здесь, и приближен и обласкан властью, не фрондер, не конфликтен, аккуратен в высказываниях. Читает лекции по по всему миру, да что говорить? Пишет книги. Жизнь удалась. Машка, напротив, вечно растрепана, и никогда не бывает, к досаде Глеба, «ухожена». Машка не выносит всякие строгости в одежде, может надеть что-то совершенно не сочетаемое, обожает платочки и беретки, которые делают ее похожей на немолодую школьницу. Но у Машки всегда масса новостей, энергия из неё переливается в Глеба, и вот он уже смеется, и сама Машка хохочет во все горло, рассказывая очередную ужасную историю. У Глеба «историй» не бывает. Разве что неоплаченная парковка? Или спор с его вечным оппонентом, датским профессором из Копенгагенского университета? Впрочем, в последнее время у Глеба стало подниматься давление, но он, конечно же, пройдет полное обследование в лучшей клинике Москвы. Они поднимаются вверх, по Сретенке, к их старому дому, который еще стоит, удивляя их обоих — им иногда кажется, что именно этот дом, из доходных, начала 20 века, со сквозным проходом, с окошечками кухонь, выходящими в садик — ждет их до сих пор. Но квартира Ордынских давно продана, и удачно, и Глеб, великодушно купивший Маше и девчонкам трешку в Бирюлёво, чувствует себя едва ли не благодетелем. Сам он, впрочем, выждав по съемным квартирам, взял то, что хотел давно — Ордынку, конечно же! Ордынский — на Ордынке! Квартиру свою обставлял долго, с тем тщанием, с каким профессионал собирает свою коллекцию, и наполнял дом теми предметами, какие до сих пор еще виднеются на любительских снимках начала прошлого века. Не на парадных портретах из ателье, а именно — на карточках. Мутных, желтоватых карточках. Появилась люстра стиля арт-нуво — матовый крапчатый стеклянный куб, с замысловатыми коромыслицами из бронзы, тренькающая матовыми сосульками, подвешенными на пружинках, буфет — русский модерн, грубоват, но хорош! Просто талашкинские мастерские — будто чьи-то знакомые руки вырезали птиц Сирина и Гамаюна на дверцах, прошлись резцом по ящикам — и ожили то ли ящерки, то ли змейки, и буфетные бронзовые ручки, отполированные чужими прикосновениями, так легко легли в Глебову руку. Появились сервизы, письменный прибор со слепой Фемидой, крошечные фигурки китайских болванчиков — да что говорить? Глеб пропадал на лучших блошиных рынках Европы, из которых более всего любил Лондонский Portobello Road…

Машкины блошиные рынки — это Садовод, и продуктовые оптовые базы. У Машки дома — дешевая мебель из прессованных опилок, и раздербаненный собаками ламинат на полу. Поля и Шурочка давно разъехались по разным комнатам, врезав — каждая при помощи своего молодого человека — замки в хлипкие двери. Машка радуется свободе, плюет на скопившуюся посуду в раковине, курит на кухне, нянчит чужих детей, если попросят, и вечно торчит в своем издательстве, получая гроши, упуская выгодные заказы — от неумения просить, юлить и быть хотя бы дипломатичной.

12 числа Глеб приводит Машу к себе домой. Она тут же впивается в очередную немыслимую Глебову находку — ой, Глебка, обалдеть! Откуда у тебя этот кувшинчик с коровьей головкой? И Глеб снисходительно — да-да! снисходительно поясняет Машке, что это — серебряный молочник едва ли не Виндзоров… ну, так уверяли, да и цена! Они ужинают на кухне, которая может повысить статус до столовой, если убрать плиту. Впрочем, Глеб не готовит еды — он заказывает её на дом. Машка великая сластена, и для нее Глеб покупает дорогие пирожные и даже ее обожаемое мороженое с настоящими ягодами. Так они и сидят, и пьют чай, и болтают, пока Глеб не начинает поглядывать на часы и не заказывает такси Машке. В коридоре он передает ей конверт, непременно белый — с деньгами для девочек, и какую-то милую сувенирную ерунду. Машка спускается на лифте, отпускает такси, спрятав «дорожные» деньги в кармашек и бежит до метро — потому что ей еще гулять с собаками. В Бирюлево. Глеб смотрит в окно, грустно качает головой, садится в кожаное кресло, у которого подлокотники опираются на головки сатиров, и думает о том, что было бы хорошо, если бы Машка все-таки вернулась к нему, забыв о том, что он сам развелся с ней когда-то — не из-за другой любви, нет. Просто так.