Антон Евтушенко - Симптом страха

— Бери второй заказ, — великодушно предложил Сава, но Нэнси окинула его таким презрением, что мужчина вздохнул, потянулся во внутренний карман кожанки и демонстративно вытряс на верстак содержимое бумажника: несколько пятаков и двушек, пару мятых десяток и пятисотенную.

— На — бери. Остальное после выходных.

— Я не возьму. Зачем вы меня унижаете этим?

— И двинули мы дороженькой извилистой, дороженькой утоптанной… — Сава картинно вздохнул и убрал деньги обратно в карман. — Куклёночек…

— Ещё раз так меня назовете, и я выцарапаю вам глаза!

— Послушайте! Женщина! — Сава взял себя в руки, очевидно сообразив, что угрозы не пустые. — И на вашей улице перевернётся грузовик с лимонадом. Вот увидите! Надо просто подождать, пока я реализую черепки.

— Вы же здесь что-то продаёте!

— Ничего он здесь не продаёт, — пресёк Фалик мысль Нэнси. — Околачивается день-деньской, халяву ловит.

— Это неправда! — попытался оправдаться Сава. — Я помогаю тебе с твоими переплётами.

— А вы? — дрогнувшим голосом сказала Нэнси. — Вы не могли бы дать взаймы?

— Нет, милая. — Редкие, белесые брови старика выпрямились в ровную линию. — Я никогда не даю в долг женщинам и незнакомцам. Это моё правило! С первыми кредит портит отношения, а со вторыми — убивает веру в людей. Стало быть, на незнакомок это правило распространяется вдвойне.

— Да не мне, — непомерно тонким, раздражённым голоском выкрикнула Нэнси, — ему!

— Нашла у кого просить, — уничижающе порскнул от смеха Сава. — Он же пейс…

— Антисемитам тоже не даю, — строго добавил Фалик и сжал от злости свои крохотные, морщинистые кулачки.

Сава промокнул масляные губы уголком салфетки и брезгливо их скривил.

— Вы оба! Не надо на меня так смотреть! Сказал же, реализую товар — будут деньги.

— Не реализует, — вынес свой вердикт старик и с сочувствием посмотрел на Нэнси. — Цену заломит такую, что ой-ёй-ёй. Ладно, милая, я подкину тебе тыщонки три. Этот, — он презрительно глянул на Саву, — действительно помогал с моими переплётами. За такую помощь я, говоря честно, уши бы надрал — переделывать пришлось. Ну, да ладно… Будем считать, я оплатил его труды, а он — ваши.

— Это мало, — запротестовала Нэнси. — Очень мало за мою работу.

— Она хочет всё и сразу, — подытожил Сава.

— Берите что я даю, — предложил Фалик, — могу сверху подкинуть пару салонных вещиц для амортизации или залога. Это как сами решите. Запишу на счёт ханурика. Не заплатит вам, будет должен мне.

— Что? — Сава аж побелел от злости. — Старик, не надо одолжений и этих широких жестов за мой счёт!

— Тогда реши проблему полюбовно своими способами, — рявкнул Фалик. — Мне надоело гонять порожняки. У нас, напоминаю, есть дела и поважнее!

Сава внешне овладел собой. Только вот голос продолжал звучать прерывисто и зубчато:

— Хорошо, хорошо. Как там вас?

— Анна.

— Аня, вы давайте, войдите в моё положение. Ну нет денег пока, нет. Возьмите что-нибудь на своё усмотрение с витрины. — Широким взмахом руки торговец окинул «витрину» за своей спиной. — Вот и Фалик не против. В его салоне есть много интересных вещиц.

— Предлагаете расплатиться в продуктовом рындой? Или, может, загнать водолазный шлем в качестве арендной платы за квартиру?

— Не обязательно, — сказал старик. — Говорю же, можно взять в залог. И, конечно, что-то полегче, чем рында или шлем. Например, гравюру. Или книгу.

— Книгу?

— Ну да. Первого издания «Онегина» я вам не предложу, а вот книг по яхтингу и парусному спорту у меня много.

— Вся ваша библиотечка яхтсмена не стоит тех денег, который мне должен ваш коллега.

— Сава пообещал вам космические гонорары за работу? Или, — оживился Фалик, — вы разбираетесь в книгах? Всегда интересно поболтать с ценителем хорошего.

— Шпигель фарцевал в восьмидесятые, — пояснил Сава. — Был асом букинистического дела, известным чуть ли не на весь Ленинград.

— Преувеличиваешь, — насупился Шпигель, но всё же старику были приятны Савины слова — и он охотно использовал упоминание о минувших фарцовщицких деньках, как предлог затеять разговор на отвлечённую тему.

— Всё начиналось в 71-ом с перепечатки под три копирки запрещённого в СССР итальянского издания «Доктора Живаго» на русском языке. Я ведь по профессии печатник-тиснильщик третьего разряда. В училище изучал художественный переплёт и собирался по окончанию обучения открывать своё переплётное дело, но на три года загремел в морфлот, а когда вернулся с Забайкалья, понял: накопленные навыки растеряны, ни стартового капитала, ни должного опыта у меня для собственной мастерской нет и не было — и пошёл устраиваться на полиграфическую фабрику. В отделе кадров только услышали фамилию — развели руками, мол, есть только должность полотёра, а я ведь знал, что печатники требуются. Текучка у них там постоянная, ещё по училищу знал. Ясно, что сусловскую директиву отрабатывали, что при Сталине не удалось сделать, они стремительно навёрстывали. И наверстали, суки, к 74-му: самый разгар гонений на евреев был. Но тогда, в 71-ом всё только начиналось, и я уже задним числом домысливал отказ, точней, его причину. Молодой был, гордый: кадровичке нахамил, хлопнул дверью и ушёл в свободный дрейф. Не знаю, сколько бы так я дрейфовал, если бы не объявился мой «забайкальский» кореш, младший летёшник, с которым мы на флоте крепко мутузили друг друга, пока не выяснили, что оба — земляки из Клина.