Татьяна Василевская - Дом у скалы. Все остальное — декорации

Когда ему было двенадцать, очередной материн любовник набросился на него с кулаками. Он сильно побил его, и Игорь схватил нож и бросился на него. Мать заорала. Повисла у сына на руке. А мужик ударил его так, что он потерял сознание. Очнулся в больнице. К делу подключилась милиция. Соседи, слыша совсем уж страшные крики, позвонили в отделение. В конце концов дело дошло до суда. Мать лишили родительских прав.

В детдоме было еще хуже, чем дома. Его били каждый день. Он отбивался яростно, в нем кипела ненависть. Но нападали обычно не по одному, а человека по два, по три. В конце концов его валили на пол и били ногами. Спустя какое-то время он перестал дожидаться, пока его начнут бить. Стал нападать сам. Первым. Бил изо всех сил и куда придется. Его стали бояться. Воспитатели то и дело отправляли его в «карцер» — маленькую комнату без окон, запираемую на замок, в которую сажали самых отъявленных хулиганов. Но детдомовцы, даже старшие, перестали его задирать. Больше его никто не трогал.

Северцев открыл глаза и потянулся за бутылкой. Коньяк и водка давно закончились. Осталось только вино. Но и вино сойдет. Он налил полный бокал и выпил залпом. Он не хотел ни о чем вспоминать. Ни о хорошем, ни о плохом. Вообще ни о чем. Он вообще ничего больше не хотел. Если бы можно было напиться и забыться раз и навсегда.

— Посмотрите! Посмотрите, что этот безумный натворил! Посмотрите, до чего он себя довел!

Он повернул голову в ту сторону, откуда раздавался голос. В комнате были Элени, Костидис, Такос и доктор.

— Посмотрите! — снова повторила гречанка, обводя рукой разгромленную гостиную. Пол был засыпан осколками стекла и керамических ваз. Стулья валялись разломанными. На экране огромного телевизора, чуть ли не во всю стену, виднелась большая вмятина. Повсюду валялись пустые бутылки. — Я пыталась его остановить. Но разве он послушает. Ведь в гроб сам себя вгонит! — причитала Элени, прижимая руки к пышной груди. — А сегодня совсем обезумел. Все разнес! Как дикий зверь метался по комнате. Кричал. Матерь божия. Я перепугалась до смерти.

Северцев обвел незваных гостей мутным взглядом налитых кровью глаз.

— Чего приперлись?! Убирайтесь! Пошли вон! Все на х… отсюда! — заорал он. Элени всхлипнула. — Не желаю никого видеть! Чего встали?! Уе…! Вон отсюда!

— Видите! — гречанка схватила врача за руку. — Он сошел с ума. Лишился рассудка. Больше недели пьет. Ведь и впрямь допьется так до смерти. Доктор, умоляю…

Она заплакала, уткнувшись лицом в передник.

— Такос, давай-ка, помоги. Нужно его подержать, я сделаю укол, — сказал врач и решительно шагнул к, впавшему в буйство, хозяину дома.

— Ааа! Суки! — орал, находящийся в невменяемом состоянии, Северцев, вырываясь из здоровенных ручищ сына служанки, пока доктор делал ему успокоительный укол. — Убью, твари!

Несколько минут спустя, он затих.

Со стены на разгромленную гостиную смотрели два Игоря Северцева. Один взирал с радостным восторгом слабоумного дурачка, улыбаясь до ушей и тараща глаза. А второй искоса поглядывал со злобным злорадством и удовлетворением, кривя рот в насмешливой ухмылке, всем своим видом выражая одобрение. Казалось, что даже крылья у него за спиной встопорщились от радостного возбуждения при виде того, что устроило его живое воплощение.

Взглянув на картины, Элени в сердцах сплюнула. В этот момент ей показалось, что они и впрямь отражают истинную сущность ее хозяина. Причем обе.

Виновник случившегося, «герой дня», дебошир, впавший в буйство и временное помешательство, мирно спал на диване, пребывая в мире странных, бессвязных видений, навеянных действием лошадиной дозы успокоительного.

Яхта была шикарная. Как в кино. Не слишком уж большая, но вполне себе ничего, а уж для однодневной прогулки по реке, так просто супер.

Поручив старшим детям присматривать за Сережей и Яриком, Ольга подошла к шезлонгу, поставленному на палубе. Рядом в другом шезлонге развалился Северцев. Он что-то лениво потягивал из стакана. На глазах темные зеркальные очки. В этот момент он был вылитый Челентано. Ольга улыбнулась. Устроившись в шезлонге, она прикрыла глаза, подставляя лицо солнечным лучам.

— Как тебе яхта? — спросил Северцев.

— Класс! — Она улыбнулась. — Твоя?

Он рассмеялся.

— Нет. На хрен мне яхта в Москве, да и вообще? И слишком дорого. Я, все-таки, не Рокфеллер. Напрокат взял.

Несколько минут они лежали молча. Яхту чуть покачивало. Ветерок приятно обдувал лицо. В отдалении слышались радостные голоса детей. Было хорошо вот так лежать. Даже двигаться и разговаривать было лень. Наконец, Северцев, не любивший долгого бездействия, нарушил молчание.