Геннадий Дмитриев - Весь мир под крылом

Бортинженер двинул рычаги управления двигателями до упора вперед, моторы взревели, разрывая пространство мощным, тяжелым звуком.

— Двигатели на взлетном, параметры в норме, РУД держу, — доложил бортинженер, и когда командир уже отпустил тормоза, яркий луч света, бог весть как прорвавшийся сквозь многоярусную занавесь облаков, ударил в стекла кабины.

«К удаче», — подумал Анатолий Иванович.

Самолет начал разбег, скорость росла.

— Рубеж!

— Подъем! — звучал в наушниках голос штурмана. Командир потянул штурвал на себя, отрывая переднее колесо шасси от бетонки. Самолет продолжал разбег, подняв нос к небу, стремясь оторваться от земли, уйти в свою родную стихию.

— Безопасная! — доложил штурман о том, что скорость, на которой многотонная махина уже способна держаться в воздухе, достигнута.

Полоса ушла вниз, под крыло, растаяв в мутной пелене облаков. Самолет, набирая высоту, лег на курс, взяв направление на Одессу. Вот уже набран заданный эшелон, и автопилот, выполняя программу, введенную штурманом в навигационное вычислительное устройство, ведет самолет в Одессу, домой. Под крылом плывут облака, освещенные лучами солнца, а над ними лишь бескрайняя синева неба.

Анатолий Иванович следит за приборами, а Вася с упоением читает своего Чейза. Штурман отмечает на карте место нахождения самолета и вносит поправки в навигационный комплекс. Бортинженер наблюдает за работой всех систем. Все нормально, все в порядке.

И вдруг Анатолия Ивановича что-то кольнуло, какая-то мысль возникла в подсознании, всплыв из глубины памяти, из давних, давно забытых времен.

— Вася, следи за приборами, — сказал он, — а я по салону пройдусь, посмотрю, как там пассажиры.

Он вышел, прошло пятнадцать, двадцать минут, а командир все не возвращался. Наконец он вернулся в кабину. Вид у него был растерянный. Тревога командира передалась экипажу. Когда командир спокоен, — все в порядке, но если он нервничает, — что-то не так!

— Командир, что случилось? — тревожно спросил бортинженер, впиваясь глазами в приборы, прислушиваясь к звуку моторов.

— Все в порядке, ребята, но там, во втором салоне, — она! — ответил Анатолий Иванович.

— Да, кто? — спросил бортинженер.

— Да, она, она! Та, о которой я вам рассказывал, та девушка, которую я видел в окне трамвая, на седьмой станции! — ответил командир.

— Вот, черт! — буркнул бортинженер. — Напугал, Иваныч! Я уже думал, с самолетом что случилось! А тебе снова призраки мерещатся. Да, представь, сколько ей сейчас должно быть лет!

— Все правильно. И лет ей столько, сколько должно быть. Но это она, она! Я точно знаю! И она на меня так смотрела! Она тоже мня узнала.

— Узнала она его! — сказал бортинженер. — Пялишься на бабу, как ненормальный, конечно, она будет на тебя смотреть!

— Да нет, Петрович, не то, не то ты говоришь. Я точно знаю, это она, она! Все было, как тогда, когда я увидел ее в окне трамвая, словно вспышка сверхновой звезды.

— Ты походил, говорил с ней? — спросил штурман.

— Нет, не походил и не говорил, — ответил Анатолий Иванович, — нельзя, нельзя, Ильич, понимаешь? У нее муж и дочка, они вместе летят.

— Почему ты думаешь, что это муж и дочка? Может просто соседи? — сказал бортинженер.

— Я не думаю, я знаю. Просто знаю, и все. Это она, моя не встреченная судьба.

— Да, детское живет в нас до седых волос, — пробурчал бортинженер, — или на старости в маразм впадаешь.

— У тебя сын, у нее дочь, — сказал штурман. — А может именно в этом судьба? И встретил ты ее тогда, когда нужно?

— Ну, подойди к ней, поговори, — сказал бортинженер, — может штурман и прав, черт его знает?!

Бывает, что какое-то событие, случайный взгляд или запах вдруг вызовут из глубин памяти давно забытые мгновения, и образы прошлого вновь всплывут в мельчайших подробностях, казалось бы, давно утраченных, затерянных, затертых новыми впечатлениями. Анатолий Иванович снова увидел то далекое весеннее утро, когда цвела акация, и солнечный свет пробивался сквозь зеленую листву, пятнами ложась на красный борт трамвая, и даже номер вагона видел он, как тогда, много лет назад. Девушка с короткой стрижкой, с большими, как у испуганного зверька, глазами смотрела на него сквозь вагонное стекло, рот ее был чуть приоткрыт, будто хотела что-то сказать, она смотрела так, как смотрят люди на случайно встреченного близкого человека в чужом, далеком краю, встретить которого здесь, сейчас никак не рассчитывали.

Удивленно приподнятые брови, маленькая родинка на левой щеке, прядь волос, спадающая на лоб — все это было знакомо и близко до боли, будто они уже прежде встречались, но он никак не мог припомнить, где и когда. Он хотел вскочить в трамвай, но ноги не двигались, руки онемели… двери закрылись, вагон тронулся и, покачиваясь на рельсах, ушел, растворяясь, исчезая в зеленой листве; а он еще долго смотрел вдаль, не в силах двинуться с места.