Игорь Фёдоров - Отсчёт пошел!

— Ну… бывает… подерутся из-за игрушки… Но пошлости его никто не учит!

— В садике дети играют и общаются под взрослым контролем. Им просто некогда заучивать взрослые и длинные стихи!

— Антонина Ивановна, — устало сказала заведующая, — вы можете понаблюдать за этой тройкой?

— Могу, — кивнула воспитательница, — мне самой интересно, как это могло произойти.

— Вот и хорошо. Да, и возможно, что это просто шутка или недоразумение какое-то.

— Ничего себе, недоразумение, — проворчала мать.

Дома заведующая открыла Интернет, просмотрела запись с утренника, и в поисковой строке набрала первую строчку продекларированного Платоном стихотворения. Потом вторую. И задумалась. В открывшихся сайтах было что угодно, только не поэзия. Значит, стих принадлежит какому-нибудь доморощенному поэту. Надо будет самой поговорить с Платоном после праздника.

Ветер прорывался через окна… Тут как-то… Если только окна чуть приоткрытые, то вполне возможно.

Вообще, поэзия, это достаточно сложная вещь. Заведующая сама убедилась в этом в студенческие годы.

Кстати, достаточно неплохой стих, отметила она про себя. Для взрослых, но неординарный. Только слог хромает. И рифма «повесть-окна» ну уж очень неуклюжая. Но лучше, чем «любовь-кровь».

Она вспомнила свою молодость, первые стихи и того юношу, которому эти стихи посвящались, и улыбнулась.

— Кто тебе рассказал эту гадость? — спросила мать уже дома.

— Никто, — тихо ответил Платон.

— Можешь громче говорить?

— Никто!

Мать повесила плащ на вешалку.

— Сколько раз говорить, не обманывай меня!

— Я не обманываю.

— Врешь!

— Это мой стих!

Мать врезала Платону пощечину, мальчика отшвырнуло к двери. В зале телевизор стал громче вещать. Отец, трусливый и бесполезный, никогда не вмешивается.

— Ты меня опозорил перед всеми родителями. Поешь и становись в угол. Гулять сегодня не пойдешь. И завтра тоже. Все выходные будешь дома. Ты наказан.

Что значит для поэта отсутствие свободы, постоянное унижение, непризнание и необоснованное обвинение во лжи? Любой пишущий человек ответит — это страшное мучение.

Этой же ночью Платона не стало. Не стало и его 18 стихотворений.

Даже не хочу говорить об этом.

Мы договорились с ней встретиться на углу двора возле нашего дома. Вечером она должна была выйти и вдвоем мы хотели направиться наугад в любую страну.

— И ты можешь по-разному говорить? — спросила Лида сразу после знакомства.

— Hoàn toàn, không có ngoại lệ (Абсолютно, без исключений), — ответил я.

— Это по-какому?

— Вьетнамский.

— А еще что-нибудь?

— Νεκρές γλώσσες ανήκουν στην τελειότητα (Мертвыми языками владею в совершенстве). Это греческий.

Она радостно засмеялась. И хотя смех был милым и искренним, от меня не ускользнула ее дерганость. Она была чересчур резкой, когда говорила, и даже просто двигалась. Будто ее что-то мучило.

— Все-все-все знаешь?

Я просто кивнул в ответ.

— А я могу умножать в уме четырехзначные числа. Вот.

— Здорово.

Я, конечно, удивился такой способности. Сам-то даже складывать могу только по пальцам, и тут же подумал, а зачем ей это надо. С другой стороны, зачем мне все языки мира, я же Басё в подлиннике могу прочесть? Думаю, для жизни хватило бы… ну, четырех, и то, выше крыши. Куда же больше? Но там решили не мелочиться. Все, значит, все. Главное, чтоб потопа не было.

В наших разговорах мы старались не затрагивать эту тему, уж больно далека она от сегодняшнего дня и слишком много уже возложено на нас. Дескать, мир на грани ядерной и экологической катастроф, а взрослые даже не думают что-либо предпринимать. Так что, дети, вам и карты в руки. Дерзайте!

Я-то дерзну, меня это даже прикалывает, спасать мир. Но Лида… Она слабая и хрупкая, ей надо больше быть в тишине и одиночестве, заниматься своей математикой. Но когда ты третий ребенок из четырех, шум, гам и круглосуточно работают то телевизор, то компьютер, тут особо не уединишься.

Однажды она спросила меня как бы между прочим:

— Если ты попадешь в другую страну, ты, наверно, сможешь общаться с тамошними жителями?

— Смогу, — кивнул я, — но знать местный язык, это мало. Надо понимать культуру, привычки этих людей. Я больше полезен, как переводчик.

— Понятно, — сказала она якобы беззаботно, — значит, будешь переводчиком, а я математиком.

И она всегда что-то вычисляла — чертила свои формулы на земле, царапала гвоздем по скамейке, а иногда получалось стянуть у старших братьев тетрадь и ручку. В такие моменты она уходила в свой мир и до нее не достучишься.