«Видимо, разрушение жизней – действительно увлекательная вещь. Ты об этом не думал?»
«Угадай ответ».
В ответ на откровения бывшей я, заставив ее слабовольно уронить нижнюю челюсть, объявил, что и сам бы не прочь взять девочку.
– Но… – Прорыв состоялся, и следовало начать быстро пятиться. – Ты же знаешь, что мне не хватает собранности, ответственности, поэтому следовало бы начать с собаки, а я, как видишь, застрял на стадии хомяка. Хомяк «клеточное животное», за него отвечать слишком просто. Это о той, девочке, что ты имеешь в виду. Я же совершенно о другом…
Почему ей так нравится обзывать меня тварью?
– Тебе нравится имя Матильда? – спрашиваю мамину псину и, пользуясь замешательством, быстро убираю руку и так же быстро встаю.
«Уважаю. Умеешь», – читаю в прищуренных собачьих глазах.
Ну, хоть кто-то.
110
На рекламе телевизор как-то по-особому наддаёт, видимо, надеется перекричать эхо в моих карманах.
– Сейчас лак высохнет, поставлю борщ разогреть. Хочешь – сам поставь. Будешь борщ? – доносится из комнаты.
Квартирка маленькая, комната рядом, спокойно можно переговариваться.
– Конечно, поставлю.
– Только в кастрюлю своей ложкой не лазь.
– Конечно не буду. Хомячура кланяться тебе велел…
– Тебе сколько лет, сын? Седой, потёртый, а все в игрушки играешь. Завёл себе друга по разуму. Весь в отца. Сушек возьмешь своему Хомячуре. Напомни, когда уходить соберёшься, сам не ищи.
– У тебя ведь всегда дынные семечки…
– Отсыплю.
– Спасибо.
– Не тебе.
– Не от меня.
– Ты не меняешься. Поздно уже.
– Уже уходишь?
– Подловила. Признаю.
Телевизор старый, картинка у него серо-зелёная, а при виде меня он еще больше бледнеет, помнит, как я обошёлся с его предшественником. Откуда ему знать, что сейчас я совершенно для него не опасен. Однако грех не воспользоваться замешательством, я вальяжно усаживаюсь на табурет. Если кто пробовал, то понимает, каково это – расположиться на табурете вальяжно. Целая наука.
Телевизор нервничает, пытается задобрить меня анонсом «Ликвидации» с Машковым. Потом скороговоркой выгружает на пять с половиной квадратных метров миллионы кубов невесёлых отечественных вестей и оттеняющих их катастроф из жизни ближнего и дальнего зарубежья. Наконец, уже бодренько – облегчился, – к заветному. Ради чего все и затевалось. Про личную обеспокоенность руководства страны трудностями, которые героически преодолеваются верным населением. Но собранные на властном Олимпе воля, решительность, интеллект… не дремлют, дабы искоренить нашу общую косолапую неустроенность. И мою, избирателя, личную.
Таких ответственных, занятых людей моя сраная жизнь заботит, а я, тварь такая, циник! Мне, сука, забавно.
Тварь? Надо бы позвонить ей, как справляется?
Помню, дураковали на поминках предыдущей правящей партии: «Надо было поменьше ей переживать за страну, людям жилось бы лучше». То были поминки! С размахом гуляли, на таких порванные баяны никто не считает. Как оно в этот раз сложится? Чем нынешние запомнятся? После истории с вызволением Тё из зиндана и коллизией с полицейским я строго слежу за тем, чтобы не проговаривать мысли вслух. Про себя думаю. Рот на замке. Пальцем губы проверяю на всякий случай. А инстинкты всё равно вопят что есть сил: «Заткнись уже думать, болван!!!»
Но сегодня я без тормозов, отчаянный. На дворе воскресенье, и мне непривычно прёт. Сушки, к примеру, обещаны. Про семечки дынные вообще молчу. Пусть и не мне, в конечном итоге. Я складываю кукиш. Сделать это в тесном кармане так же трудно, как охотнику устроиться на ночлег в лисьей норе, однако же очень важно. Так мой вызов нагляден, хоть и частично скрыт от постороннего взгляда. Частично потому, что, приглядевшись и не будучи конченым, испорченным пошляком, вы можете догадаться, что именно происходит в моем кармане. Можете, можете… Даже не сомневайтесь.
Большим пальцем, ему единственному в фигуре кукиша живётся относительно вольготно, нащупываю дыру в подкладке, прямо по шву. Третьего дня в нее ключ от квартиры проскочил. Повезло, что на кафель упал и что в подъезде неприятность случилась. Прямо под ноги ключ выпал. Я услышал его и одновременно увидел. Удивительно, что не почувствовал, как металл по ноге скользнул. Наверное, думал о чем-нибудь важном, а ключ тёплый.
Последнее время со мной часто такое: думать, думая, что о важном. В самом деле старею. Не хочется? Да нет, если вдуматься, то все равно. Раньше я думал, что старость – это когда ты наконец-то понимаешь, куда идти, и почти не сомневаешься, что уже не дойдешь, времени не хватит, сил, при том, что время и есть силы. Еще видел в старости пик ротации человечества. Она мне казалась хуже смерти, потому что после смерти старики уже не вредны.
Читать дальше