Андрей Виноградов - Не ум.ru [litres]

– Я думал…

– Всю жизнь ты не о том думаешь.

– Как скажешь.

– Уже сказала. И, заметь, не раз. Что-то переменилось?

– Хорошо, мама. Я же согласился: твоя правда.

– Хорошо было бы, если бы у тебя своя правда была, сын.

– Она есть. Только… привирает слегка время от времени, моя правда… Она не то чтобы лжива, совсем уж испорчена, но случается ей… приврать. Наверное, хочет казаться лучше, чем есть.

– Вот и я о том же.

– О чем, мама?

– Посмотри, пожалуйста, борщ не закипел? Не надо до кипения доводить.

Никого не надо. Особенно маму. Тема закрыта. Запечатана сургучом. Дальше только сдержанность. Бусидо, путь самурая, который не самурай, не японец, но неплохо осведомлен, чем кончается давление на маму. Надо бы посчитать на досуге, сколько во мне осталось немецкой крови, если я ее по незнанию раздавал кому не попадя донорскими дозами…

«В доме нет спиртного, если ты о кагоре».

«Отвратительно прозорлив».

Медленно, чтобы не обжечься, осваиваю вкусный, настоявшийся мамин борщ. Его пряный дух приятно перемешивается с чесночно-мясным, на сковороде доходят котлеты с картошкой. Я предоставлен себе, мама сказала: «Доешь – позови» – и, наверное, читает в гостиной, растревоженная неприятным воспоминанием о свекрови, и в опасении, что я, бестактный и неделикатно настойчивый, за едой возобновлю расспросы.

Дед. Кто бы подумал, что бабуля в день похорон одарит меня таким неожиданным наследством. До сих пор это были всего лишь две вещи. Они гениально иллюстрировали суть двадцатого века, хотя и относились исключительно к его восходу и закату. Бабушка рассказывала, что ее мама, моя прабабушка, так написала в дневнике о двадцатом веке: «Начался вовремя, да вдруг через семнадцать истощился и иссяк. Мы не знали, что уже мертвы, потому что невозможно и нет сил оставаться живыми среди убиенного, что было так дорого нам или просто близко». Цитировала по памяти, дневник от греха подальше спалила. Другой грех пересилил. Бабуля оставила мне награду моей прабабушки Серебряный знак ордена Святой равноапосольной княгини Ольги – милый византийский крестик с сохранившейся светло-голубой финифтью. Увы, только на одной-единственной перекладине. Где судьбинушка его так подраздела – я не спрашивал, хотя сама прабабушка вряд ли застала его злоключения, повесилась в восемнадцатом. Хотя кто знает, тогда год за жизнь можно было считать. Вторым достоянием оказался именной наган, вручённый бабушке лично Михаилом Николаевичем Тухачевским в Гражданскую. В пятидесятые наган обесчестили, намертво заглушили ствол. Выпрашивали в музей, пионеров подсылали, но бабушка не сдалась.

В юности я называл серебряный крестик «живым» орденом, а наган у меня ходил в «дохлых». При этом «живой» меня интересовал постольку-поскольку, а «дохлый» еще как жил в моих играх. С ним можно было делать все, кроме как выносить из дома. Я и не выносил… если был риск попасться.

Теперь я пользуюсь оружием как грузом. Чтобы бумаги на столе не заигрывали со сквозняками. Наган, случись ему оказаться повернутым стволом в сторону клетки, очевидно нервирует хомяка, и это меня забавляет и озадачивает одновременно. Жаль, но ни мне, ни кому другому не суждено узнать, кем был Хомячура в прошлых жизнях. Может, под расстрельной статьей ходил или сам исполнял, а теперь совестится? Непостижимые тайны реинкарнаций, внутри которых так здорово фантазировать, и, собственно, Кимыч… – это все, что сближает меня с буддизмом, не отдаляя от скептического отношения к любым религиям. Как от понимания того, что людям надо на что-то или на кого-то уповать, потому что иначе обвалится, рухнет на них неподъемный груз ответственности за все и вся, и не сдюжат люди, выберут самый простой путь, а это – война.

С другой стороны, если разобраться, я и про себя-то не знаю… Не то что – кем был? Кем я есть?! Но почему-то этот пробел совершенно меня не волнует. Нам, редакторам, лишние пробелы в принципе по барабану, это дело корректоров. Я же как раз такой, лишний. И корректор до меня пока не добрался. Этим надо воспользоваться. И я пользуюсь. Не сильно с умом. Скажем так – соразмерно уму.

«Значит, все-таки дед».

«Удивлен?»

«Не понимаю, что чувствую. Надо разобраться».

«Пока будешь разбираться, он помрёт. Или уедет, что для тебя по сути одно и то же».

«Дьявол… Я ведь ничего о нем не знаю. Ни как зовут… Вообще ничего».

Хоть бы имя у матери выведать, но на сегодня лимит лояльности вычерпан досуха. На неделе позвоню. Уж неделю-то дед выдержит.