Лариса Баграмова - Проза

6

Потом Миша расскажет Тане, что она сломала Берту ребро и раздробила голень: в кости образовалась трещина и острым каблуком была иссечена надкостница. А пока Миша закатывал на мертвенно-белом Альберте брюки и мыл его ногу, сплошь покрытую багровыми рубцами, водой из офисного чайника.

Таня бродила по офису, и Альберт неотступно следил за ней глазами. Миша вытаскивал у него из волос запутавшиеся перья и пытался шутить. Таня слышала словно сквозь вату:

— Бертик, а давай я тебя того… Тебе после этого уже всё равно, а мне как другу приятно…

Потом Миша собирал вещи и двигал мебель, а Таня, покачиваясь из стороны в сторону, смотрела на своё отражение в тёмном окне и видела только свои огромные глаза.

Потом они ехали в Мишиной машине в больницу. Сначала Таня отказывалась садиться, и Мише пришлось, держась от неё на некотором расстоянии, демонстрировать раскрытые ладони. Берти Таня не боялась, но села на переднее сиденье, рядом с Мишей.

Около ворот больницы Миша вопросительно обернулся назад, к Альберту, и тот отдал распоряжение:

— Будь с ней, я сам.

Потом Миша с Таней смотрели, как тот, сильно хромая и подволакивая ногу, идёт к воротам и через больничную площадь к приёмному покою.

Недалеко от Таниного дома Миша остановился и купил водки.

— Пей, — протянул он ей открытую бутылку.

Таня отрицательно замотала головой.

— Пей! Что ты мужу скажешь? Время два часа ночи!

7

Спустя полчаса он тащил ватную Таню на руках на четвёртый этаж: в московских пятиэтажках не делают лифтов. И передал её сонному Олегу:

— У нас был внеплановый корпоратив. Она немного выпила.

Они встретились, кажется, в парке.

Она наблюдала за галдящими в луже воробьями, а он что-то читал. И заговорили о чём-то, сейчас уже она и не помнит, о чём.

Потом гуляли и беззаботно болтали, зашли в кафе на углу.

Потом встретились ещё раз. Потом стали встречаться.

Он не походил на других. Улыбчивый, никуда не спешащий, словно вся жизнь — это большая прогулка, он говорил иногда серьёзные или странные вещи, и она задумывалась.

Они были чем-то похожи друг на друга: оба носили слегка потрёпанные джинсы и спортивные сумки через плечо, оба любили мороженое. Одинаково смеялись и предпочитали джаз.

Он рассказывал ей о прочитанных книгах, и она читала их тоже. Пел под гитару, и она записывала в свой дневник слова и аккорды. Читал ей свои стихи. Слушал её рассказы про сессию и начальницу, про вчерашние сны и кошку, сбежавшую через балкон по водосточной трубе.

Но ничего не рассказывал о себе.

— Зачем? — улыбался он, — Ну какая разница, кто я? Нам интересно вдвоём, у нас общие взгляды на мир и искусство. Нам хорошо вместе. Чего же ещё?

— Чего же ещё? — повторяла она, и тонула в его глазах и руках, и совсем ни о чём не думала.

А потом он приехал на какой-то огромной блестящей машине. Она даже не слышала, как такие называются. И вместо привычной рубашки и джемпера на нём оказался безупречный дорогой костюм. И незнакомый запах тонкого, едва ощутимого парфюма.

— Понимаешь, мне важно, чтобы любили меня — именно меня, а не вот это, — он показал ей на машину и на свои золотые часы, — А все любят почему-то совсем не меня. Понимаешь?

Она смотрела на его лицо и видела другое, не знакомое ей выражение. Словно это был он и в то же время совсем другой человек. Что было в его взгляде? Она не поняла.

Но ей захотелось уйти. Подальше от этой дорогой машины, от слепящих глаза аксессуаров и чужого запаха. Домой, к своей тетрадке с аккордами и словами его песен. К их общим книгам и интересам.

И она ушла. От него к нему самому.

Анютка ещё маленькая была, и они с Машей ехали в метро.

Народу — тьма. Вагон раскачивался, и вместе с ним качались туда-сюда люди. Маша пристроила Аню в уголке у двери и загораживала собой дочь от чужих локтей.

Рядом с ними так же тщательно оберегал от ударов свою спутницу молодой мужчина. На самом длинном перегоне поезд набрал скорость, и тряска стала настолько сильной, что Маша, не удержавшись, всем телом навалилась на него.