Алексей Евстафьев - Добрые книжки

— То есть, вы пожалели свою супругу?

— Да, я её пожалел. Я предал свою супругу медленному сожжению.

Алексей Николаевич замер от неожиданности.

— В этом самом лесу я выбрал удобную и неприметную полянку. — вполне спокойно и обыденно рассказывал добрый самаритянин, как будто не допуская и мысли, что у собеседника может вызвать изумление его рассказ. — Я собрал на полянке костёр и установил посреди столб, к которому привязал супругу, наобещав каких-то эротических глупостей. Она до последнего момента не ожидала от меня спасительного злодейства, и только, когда я принялся привязывать к её руке просмолённую палку, а затем зажёг эту палку, она подняла вой, предприняла попытку освободиться, но было уже поздно. Сгорела палка, сгорела и рука, держащая палку, принялась гореть, и голова с прочим туловищем: и за какие-то пару часов от супруги остался только пепел. Даже косточки сгорели весьма успешно — я думаю, у ней были очень нежные и хрупкие косточки.

— Как же вы так могли? — воскликнул Алексей Николаевич. — Неужели мысль о спасении чужой души могла создать столь грубую идею и мерзкие последствия?..

— Да, вот так иногда творятся благие намерения, и исторический опыт с религиозным замесом никого ничему не учит.

— И откуда вам теперь знать, спасли вы душу своей супруги или не спасли?..

— Нет, я об этом доподлинно знаю. — очень нехорошо улыбнулся добрый самаритянин. — Что сталось с моей супругой после сожжения, мне доподлинно известно.

— И что же??

Добрый самаритянин не спешил с ответом.

— Вы уверены, что желаете об этом знать?

— Мне кажется, вам теперь не отвертеться от ответа. — Алексей Николаевич едва сдерживал закипающую злость. — Уж если начали рассказывать, то рассказывайте до конца.

— Не сердитесь, Алексей Николаевич, с моей супругой всё очень просто. Душа её не пожелала покинуть земную юдоль в одиночестве, она пообещала, что дождётся моей естественной смерти, а пока перевоплотилась в некое бесструктурное состояние и уселась верхом мне на шею.

— Изволите шутить? Я никого не вижу на вашей шее.

— А вот погодите. — добрый самаритянин огляделся по сторонам и заботливыми шажочками отошёл под разлапистую сосенку. — Я вот сюда под ветку встану, где преломление солнечных лучей создаёт особый атмосферный фон, а ваше дело теперь внимательно приглядеться и увидеть на мне мою супругу.

Болезненно вздрагивая от напряжения и тревожного ожидания, Алексей Николаевич отдалился подальше от сосны и всмотрелся в столбик света, обволакивающий неуклюжую фигуру доброго самаритянина. И вот в этом расплывчатом душноватом свете принялась отчётливо вырисовываться бледная голая старуха, сидящая верхом на шее своего убийцы, которая приторно ухмылялась и, согбенно выставив вперёд крохотную землистую головёнку, трясла свисающими прядями длинных чёрных волос.

— Мерзость-то какая! — заорал во весь голос Алексей Николаевич. — Что же это такое тут у вас творится?..

Тогда старуха вперила свой взгляд пепельно-пустых зрачков в Алексея Николаевича и с отвратительным лязгом хлопнула челюстью.

— Да сгиньте вы оба! — чуть не ошалел от страха Алексей Николаевич и принялся бежать прочь. — Я приказываю вам провалиться сквозь землю!..

Возможно, кто-то и мчался ему вдогонку; что-то вроде удара лыжной палкой в спину ожидал поймать Алексей Николаевич, но он мчался по п ьяной дороге к выходу из проклятого леса настолько стремительно, что желание догнать его было бы весьма безрассудным.

«Никогда не знаешь, чего от людей ожидать. — бормотал про себя Алексей Николаевич. — За самым миловидным и туповатым лицом скрывается хитрая бестия, а в невинных разговорах про мировую скорбь таятся костры инквизиции. Любовь к ближнему своему настолько переплетена с любовью к самому себе, что чуть ли не каждое лакомство, пропускаемое в собственный рот, выглядит лакомством, которым ты сумел насытить всех, голодно снующих вокруг. А отсюда растут уши у повсеместного эгоизма, а отсюда вытекает одичание нравов: ежели котлетосин с пюрешкой на всех не хватает, так пусть достанутся мне одному!..»

Слегка ослепший, как ослепевает всякий при переходе из тьмы к свету, Алексей Николаевич в состоянии апологетической паники выскочил из леса и понёсся прямиком к дряхлой трансформаторной будке с табличкой, предупреждающей об опасности в виде черепа и перекрещенных костей, а также, не совсем рационального в данном контексте, указателя на село Мужево. Робко застывшее в своём одиночестве село не откликнулось на бег Алексея Николаевича ни криком переполошенных петухов, ни взбалмошным собачьим лаем, и лишь подозрительно-почтенная дамочка в длинных лайковых перчатках и с обескураживающе старинной метлой из прутьев бузины, напоминающей музейный экспонат, встала на его пути.