Дюла Чак - Глемба

— Зачем же вы отсюда съехали, коль скоро вам удалось здесь поселиться? — спросил я и присел на корточки перед лопатой, прислоненной к стене. — Принеси-ка напильник, — сказал я жене. — Он в ящике стола… Тут такие заросли кругом, что ни один инструмент не выдерживает, — ворчал я, исследуя острие лопаты, все в щербинах и зазубринах. — Ну так в чем дело? Что ж вы переселились отсюда, раз уж получили этот дом в приданое за женой? Здесь наверняка жили зажиточные люди… Помнится, во времена моего детства в таких вот домах по соседству со священником всегда селились богатеи…

Покосившись на Глембу, я уловил очень удачный момент: мне удалось подсмотреть выражение его лица, когда он думает, будто его никто не видит. Я не знал, куда деваться от изумления, настолько изменились все его черты. Два раза подряд он оскалился, показав при этом свои здоровые зубы, и даже верхняя десна обнажилась — точь-в-точь как у рассерженного пса. Все лицо его пошло морщинами, а под глазами набухли мешки. Это зрелище длилось всего лишь мгновение, а потом лицо его опять разгладилось. Поскольку в первый момент черты его исказились как у человека, который вот-вот расплачется, у меня мелькнула мысль, что когда-то все и началось со стремления подавить слезы, а с годами перешло в такую вот вымученную гримасу, в которой он и сам, пожалуй, не отдавал себе отчета.

Он потер кулаком нос — жестом, который я у него подметил раньше, — и повторил:

— Надо бы все тут подпалить… Рано или поздно я это сделаю…

Я не ощутил никакого реального веса в его угрозе, поэтому прежним задиристым тоном гнул свое, продолжая изучать острие лопаты:

— Чем вас так прогневал этот дом, господин Глемба?

Уставившись в одну точку, он махнул рукой, потом повернулся и ушел прочь.

К тому времени, как жена вернулась с кухни, Глембы и след простыл.

— Куда он подевался? — в полном недоумении спросила она.

— Ушел, — ответил я. — И даже не попрощался.

— Ну а все-таки — сказал же он хоть что-нибудь?

— Сказал, что подпалит дом… В один прекрасный день мы проснемся оттого, что над головой у нас крыша трещит…

— Что с ним такое? — Жена в отчаянии развела руками.

Глядя прямо перед собой, я задумчиво сказал:

— Видно, он и впрямь не в своем уме.

Жена отмахнулась от меня точно так же, как Глемба, и оставила одного. Тут я отложил напильник в сторону, припомнив, что лопату не точат, а отбивают.

Немало времени прошло, прежде чем мне удалось убедить жену, что вопреки своему обыкновению я вел себя не грубо и не развязно, словом, что это не я отпугнул Глембу. И чтобы окончательно ее успокоить, я сообщил ей принятое мною решение: плевать я хотел на недоумка Глембу и на всех забулдыг стариков из этой деревни, привезу мастеров из Пешта, и точка.

В тот день я еще успел тщательно отбить лопату, после чего острие у нее и вовсе пошло трещинами и зазубринами, а потом мы собрались и уехали домой, в Пешт.

К концу следующей недели мы опять отправились в Морту. Оба мы, и я и жена, делали вид, будто едем туда с охотой, но притворялись мы исключительно только ради ребенка — с той смутной педагогической целью, чтобы привить ему вкус к деревенской жизни и радость обладания собственностью, однако в глубине души мы были напряжены и подавлены. Вместо радостей обладания собственностью мы пока что вкушали связанные с нею огорчения. Выяснилось, что для ведения такого загородного хозяйства нужно много времени и денег, а мы не располагали ни тем, ни другим. Стоило задуматься о будущем, как нас тут же одолевали дурные предчувствия. Я пришел было к мысли, что надо продать этот дом, пусть даже дешевле, чем он нам достался: он поглощает все наши силы и средства, ничего не давая взамен. Однако я не решался и заикнуться жене насчет продажи: наверняка это послужило бы ей поводом лишний раз доказать мне, что я — неприспособленный к жизни тип, что я — тюфяк, зануда и нытик, а я терпеть не могу выслушивать подобные обвинения, потому что они недалеки от истины.

В Морте нас ожидало множество приятных сюрпризов. От обшарпанных оконных рам, которые я кое-как укрепил кусками досок и законопатил газетной бумагой, и следа не осталось, а на их месте красовались идеально подогнанные новехонькие рамы, аккуратно застекленные. В двери был врезан замок, в замке торчал ключ и действовал так безотказно, словно предназначался для кабины космического корабля.

— Не иначе как Глемба, кроме него некому! — переглянулись мы с женой и долго ахали от радости: «Глемба, дорогой!», «Наш ангел-хранитель!»