Дюла Чак - Глемба

У меня хватило ума сообразить, что тащиться в корчму было бы ошибкой: надо беречь свое доброе имя. Зато у меня есть близкий приятель — Глемба… Вина у него отменные, он угостит меня с удовольствием, и никто о том не прознает… да и вообще я должен к нему зайти, надо же, в конце концов, выяснить, для чего предназначались пакетики, которые он якобы всучил мне.

Поплутав немного, я выбрался на верную дорогу и вскоре очутился на нужной улице. К превеликому моему удивлению, у низкого плетня стоял черный «мерседес». Я был до такой степени поражен, что застыл как вкопанный, не сводя глаз с шофера; я опасался, что он преградит мне путь, вздумай я войти во двор. Но шофер окинул меня равнодушным взглядом и коротко кивнул, после чего и я кивком поприветствовал его. Войдя после яркого солнца в сумрачную кухню, а затем в комнатку, я поначалу мог различить только силуэты, и понадобилось время, чтобы в одном из двух людей, сидевших за столом, узнать Глембу. Второй мужчина, седовласый, с коротко стриженными седыми усами, был худощавого сложения и даже сидя производил впечатление человека рослого.

— Прошу прощения, — я адресовал свои слова в полумрак комнаты, — мне бы надо поговорить с господином Глембой…

— Садитесь, — коротко ответил Глемба и обратился к своему гостю: — Товарищ купил дом тут, в селе. А вообще-то он живет в Пеште.

Эти слова можно было истолковать как намерение представить меня, поэтому я подошел к худощавому человеку и протянул ему руку. Оба мы пробормотали свои имена, но мне от этого ничуть не стало яснее, с кем меня свел случай; впрочем, в тот момент мне это и не казалось важным. Я обрадовался, что Глемба принял меня, и тотчас пустился в объяснения:

— Решился потревожить вас, господин Глемба…

— Вы что, очень торопитесь? — прервал он меня.

— Н-нет, — растерянно хихикнул я, косясь на гостя.

— Тогда сидите спокойно.

Я подчинился приказу, сложил на коленях руки и откинулся на спинку стула: ни дать ни взять пай-мальчик.

Незнакомец, который сидел закинув ногу на ногу, выпрямился:

— Ну что же, обсуждайте свои дела. А мне пора…

Но Глемба и на него окрысился:

— И ты сиди не трепыхайся! — Тем временем он успел поставить передо мной стакан и налить всем троим. — Вечно вы спешите, — ворчливо продолжал он. — Никак не уразумеете, что времени у нас больше всего.

Незнакомец снова скрестил свои длинные ноги и рассмеялся тонким нервным смешком.

— Как раз времени-то у нас меньше всего, дядюшка Янош…

— Сколько пожелаешь, столько у тебя и будет, — изрек Глемба. — Да, собственно, что значит время? — спросил он, тщательно закупоривая бутыль с вином. — Время, — он медленно обвел нас взглядом, — есть сама бесконечность.

— Но нам из этой бесконечности отмерено ровно столько, сколько умещается между рождением и смертью, — возразил гость.

— Неправда! — Глемба затряс головой. — Время располагается не только по горизонтали, от колыбели до гроба, но и по вертикали, от глубины до высот. От зачатков сознания до самых вершин разума. И если человек разумный, он может возвести себе из времени хоть целые Гималаи.

Говорил он внушительно, неторопливо, как бы пробуя на вкус и смакуя каждое слово. Морщины на его лбу сдвинулись кверху, точно шлагбаум, давая знать, что путь мыслям открыт. Время от времени он умолкал, словно раздумывая, дать ли волю вкусным фразам или еще пообсасывать их про себя, в собственное свое удовольствие.

Чтобы придать веса своим словам, он в такт постукивал ладонью по столу.

— Не умеете вы обращаться со временем, вот в чем ваша беда! Вечно плачетесь: времени в обрез, времени не хватает — и сами же у себя урываете время вместо того, чтобы урывать его для себя!.. — Он сделал движение, словно хотел ухватить какой-то невидимый предмет. — Стоит только протянуть руку, и греби справа и слева хоть полный карман. А можно выкроить себе и целую дорожку времени, и шагай потом по ней. Дойдешь до конца — подстилай новую.

Меня так и подмывало поднять на смех эти разглагольствования о дорожках времени, но даже на пьяную голову мне показались умилительными и трогательными усилия, с какими мастер Глемба, спотыкаясь, брел по ухабистым тропам абстрактного мышления, и я сдержался.

Глядя на гостя, я не мог догадаться, по душе ему эти рассуждения или нет. Он хранил торжественное молчание, но я подозревал, что он не слишком-то прислушивается к словам Глембы. Когда хозяин закончил свою речь, худощавый мужчина встрепенулся, точно человек, мысли которого витали где-то далеко.