Война легко выпрямляла замысловатые людские судьбы. Здоровому молодому парню на широком русском просторе она оставила лишь узкий темный коридор от уха до уха. Однажды Слухач сидел во дворе госпиталя вместе с такой же, как он, шелухой войны — безрукой, безногой, глухой — в ожидании отправки на станцию, а затем и домой. Рядом с ними курил военврач. Он принялся утешать Слухача, но делал это весьма своеобразно.
— На всех баб все равно не наглядишься, а на звезды и цветочки пялиться — не мужское это дело. Так что, — подытожил доктор, — может, оно и к лучшему.
Слухач молчал. Но уже через минуту он вдруг дернул хирурга за халат. Тот наклонился к нему.
— «Юнкерсы», — сказал Слухач, — через пять минут здесь будут.
Военврач на мгновение оторопел, а потом вдруг заорал на весь двор, похлеще сирены. Медсестры начали вытаскивать лежачих из одноэтажной больницы. Кто мог передвигаться, самостоятельно уходил в ближайший лесок. Когда последние носилки скрылись под кронами деревьев, в здании зазвенели стекла. Это был налет немецкой авиации.
Молва о необычном солдате быстро разнеслась по дивизии. Слухача вернули на передовую, и полковое начальство грызлось за него между собой. Его определяли в первую линию окопов, где он безошибочно предсказывал атаки немцев. Буквально за несколько дней Слухач стал ходячей энциклопедией звуков: по малейшим шорохам, причем на значительном расстоянии, слепой боец мог точно сказать, что происходило на стороне врага, где осуществлялась перегруппировка сил, куда перемещались минометы, откуда подходили танки, на какую позицию немец устанавливал пулеметы.
Еще через некоторое время про Слухача стало известно в штабе. По его душу явился комиссар и объявил всем, что ресурс Слухача расходуется нерационально. Слепого забрали с передовой, а уже спустя пару месяцев негодный к службе инвалид был зачислен в экипаж подводной лодки на должность акустика. На флоте их называли «слухачами». Домой он вернулся в конце сорок четвертого года в звании старшины первой статьи. Наград у слепого бойца было больше, чем у всех воевавших мужиков деревни, вместе взятых. Особенно он гордился медалью Нахимова. Каждый фронтовик лично заходил к нему посмотреть на эту диковину. Во флоте никто из них не воевал.
Слухач жил в доме на окраине села вместе с матерью. Круглые сутки, с самого утра и до позднего вечера, он сидел на своем балконе в парадной морской форме. Не было на нем только фуражки и наград, за исключением медали Нахимова, которую Слухач никогда не снимал. Народ гадал, когда же парень спит? Первое время после его возвращения односельчане решили, что такое поведение — результат контузии. Ходить Слухач мог, как и все остальные, руки-ноги были целы, однако он предпочитал целые дни проводить у себя на втором этаже. Сразу под его окнами начинался местный дремучий бор. Когда поднимался ветер, верхушки деревьев ходили зелеными волнами, и казалось, что дом Слухача плывет над лесом, а сам он указывает ему путь на своем капитанском мостике.
Но постепенно соседи, а потом и остальные жители деревни изменили свое мнение о его внешне странном поведении. Те, кто навещал Слухача на его «верхней палубе» и беседовал с ним, узнавали, что ему вовсе не одиноко там, на отшибе. Оказывается, Слухач был все время занят и за день уставал не меньше трактористов в уборочную страду. Поднимаясь с первыми петухами и засыпая под полуночный лай дворовых собак, он, не прекращая, слушал. Односельчане удивлялись, а их необычный сосед спешил объяснить, что мир постоянно разговаривает с нами на сотнях разных своих языков. Разве может скучать царь, к которому каждый день приходит новый народец и на своем диковинном наречии начинает рассказ о многочисленных чудесах и тайнах?
Разговаривать со Слухачом было интересно. Многие специально навещали его ради этих разговоров. В нескольких километрах от деревни проходила железная дорога. Поезда проходили несколько раз в день. Далекий гул был слышен, конечно, всем, но только Слухач мог сказать, например, такое:
— Тяжелый состав пошел, груженый.
— Чем же он гружен, браток? Деревом? — спрашивали его.
А тот возьми да ответь:
— Нет, пассажирский поезд, печалями нагружен. Кого-то еще на этот свет везут, а других уже на тот.
И любили местные эти загадочки как орешки щелкать. Тем же вечером бежали до деда Митрича, который служил смотрителем на переезде и каждый вечер возвращался на попутках домой в деревню после смены. Спрашивали его, мол, какой состав примерно в такой-то час проходил. А тот и отвечал, ничего не подозревая, что был тюремный состав: зеков, значит, перевозили.
Читать дальше