Нина Вяха - Завещание

Воспоминания о коротком отрезке времени, проведенном в доме отца Тойми, семье строгих религиозных взглядов, где в дневное время все вели себя прилично и сдержанно, а под покровом тьмы выпускали на волю свои похоть и желания, никак не связанные с любовью к Богу. Этими воспоминаниями Сири ни с кем не делилась и собиралась унести их с собой в могилу, воспоминания о своем свекре под покровом тьмы, ведь сама она тогда была еще ребенком.

Сири уже давно решила для себя: то единственное, что ждет ее впереди – это долгое ожидание, ровный отрезок прямой на пути к смерти. И что она достойно проживет свои дни, выдюжит, выстоит. Ожидая избавления в смерти. Напевая. Вынашивая и рожая своих детей. При этом время от времени у нее появлялся ребенок, которого она любила чуть больше прочих. О таком не говорят вслух, но это все равно чувствуется.

Ей нужен был всего один ребенок. Который смотрел бы на нее тем самым взглядом, который был у Риико. Отчасти она любила всех своих детей – разумеется, а как же иначе, и не жалела ни о ком из них. (Этого вообще никогда нельзя делать). Сири горевала лишь о том, что нет места для всех них, что они все не получат той материнской или отцовской любви, которую заслуживают, но, по крайней мере, они были друг у друга. У них есть крыша над головой, они не голодают, они есть друг у друга, и Сири не жалела ни о ком из своих детей, что родила их, и верила, что раз она это знает, то и они чувствуют, что они все вместе, заодно. Где-то в глубине души они точно это знали. А, может, даже должны были знать?

* * *

Мать Сири часто говорила дочери, что жалеет о том, что родила ее на свет. Кто-то скажет: жестоко говорить ребенку такие вещи, и подобное не могло не повлиять на Сири, и отчасти поэтому она выросла такой, какой есть – человеком, не верящим в то, что она заслуживает любовь, но не это самое страшное, ведь Сири преодолела даже это, и все те побои и грубые материнские слова компенсировала ее оставшаяся жизнь. Жизнь воздала ей тем, что в семье Тойми родилось много детей. Они были друг для друга (большинство уж точно), словно один большой коллективный парашют, который раскрывался, стоило кому-нибудь начать падать со слишком большой скоростью. А если они не успевали друг друга подстраховать, то Сири всегда была наготове и приходила на помощь. (Во всяком случае, она на это надеялась.) Так она и жила. Врожденный дар любить и любопытство поддерживали в ней свет, который не задуть. Пламя, которое трепетало и вздрагивало, когда она открывала по ночам дверь, или когда слышала скрип шагов по гравию, или когда трезвонил телефон. Но чаще всего свет в ее душе горел спокойно и ярко.

* * *

Поначалу только Эско навещал Пентти. Он думал, что все получилось слишком просто, и оттого испытывал угрызения совести. Но это быстро прошло. Эско бывал у отца все свое свободное время и терпеливо выслушивал его, попутно пытаясь внушить Пентти обманчивое чувство защищенности, чтобы благополучно начать строительство дома и завоевать доверие отца. И он добился своего – вскоре Пентти уже сидел и рыдал перед ним, прижимая ладони к лицу и проклиная остальных детей, которые так ни разу и не навестили его, решительно встав на сторону матери.

Эско молча сидел и слушал. За все время он не произнес ни одного плохого слова в адрес Сири или кого-либо из братьев и сестер. Но его молчание воспринималось как одобрение. И Пентти, не стесняясь, строил вслух планы, как ему расправиться со всеми этими людьми, над которыми он отныне был безвластен.

– Деньги – вот единственное, что имеет значение для этих стервятников! Ты слышишь? – вопрошал он, впиваясь взглядом в лицо своего старшего сына.

И Эско ничего не говорил, только кивал. Он как раз собирался заливать фундамент под новый дом, – тот самый, который будет выстроен возле большой сосны, как они еще в самом начале так трогательно договорились, – мол, именно там изначально и должен был стоять дом.

Как-то вечером, когда Пентти спустился выпить кофе, Эско сказал ему:

– Я знаю способ, как ты можешь оставить их без наследства.

Пентти поднял брови. В уголке рта виднелся след от присохшей горчицы, на который никто не удосужился обратить его внимание, сказать, чтобы он смыл его.

– Просто перепиши дом на меня. Сейчас у меня не так много денег, но мы составим долговую расписку, и я каждый месяц стану выплачивать тебе оговоренную сумму. Бумаги – просто чистая формальность. Если же с тобой что-нибудь случится, то окажется, что никаким имуществом ты не владеешь, и тебе никто не может наследовать. И тогда они останутся с носом.