Нина Вяха - Завещание

Анни очень хотела верить Алексу. Верить, когда он пел ей «Алекс – настоящий мужик, Алекс все понимает». Но в глубине души – снедающая тревога: все эти мечты и планы, они действительно наши, мои? Или, во всяком случае, какое место уготовано в них мне?

Поэтому она уедет.

Или даже так.

Она ДОЛЖНА уехать.

Других вариантов нет.

Очень может быть, что маленький человечек у нее в животе вмешается в ее планы или перенесет их на более поздние сроки, но едва сын станет достаточно большим, она сбежит от него. Оскар останется со своим отцом. А если не с ним, то с Сири.

Бабушкой Сири.

Пятьдесят четыре года, а у нее уже несколько внуков, и совсем скоро она узнает, что ее старшая дочь ждет своего первенца. К лету. Ее старшая из ныне живущих дочерей. Анни.

Она могла бы позвонить. Могла бы рассказать все по телефону, они ведь перезванивались всю осень – Анни болтала то с Сири, то с кем-нибудь из братьев или сестер, – с тем, кто раньше возьмет трубку. Почти все они остались жить в родительском доме или неподалеку от него – в Торнио, Карунки, Кеминмаа или еще какой-нибудь дыре – в общем, достаточно близко, чтобы сошло за родной дом.

Но она не смогла этого сделать. Потому что ведь ясно, что одними словами дело не ограничится. Прорвется огромная плотина, рекой польются вопросы, а у Анни не было абсолютно никакого желания отчитываться перед кем-либо. Ни перед Сири, ни уж тем более перед Пентти (если отцу вообще будет это интересно), и когда она так думала, то ей вообще не хотелось никому об этом говорить. Больше всего ей хотелось сделать вид, что с ней ровным счетом ничего не случилось, и все дела, но – как все мы уже знаем – вот-вот должен родиться ребенок.

Поездка домой. Уехать от этих тротуаров, от всех этих мостов, асфальта, голых, без деревьев, улиц и набережных, смотреть, как меняется пейзаж за окном, как вырастают леса, как природа берет свое. На севере природу уважают, она та часть жизни, с которой считаются. Деревья растут там, где им хочется, и ни у кого не спрашивают на это разрешения. Летний лес завораживает, на белые березки в бликах солнечного света здесь смотрят почти с благоговением, даже те, кто не верит в Бога. А потом приходит середина лета, а вместе с ним и гнус, а с гнусом – намек на увядание этой самой природы, и снова приближаются длинные темные ночи, когда даже белая кожа берез не в силах защитить нас от непроглядной тьмы.

Сейчас 18 декабря, за окном абсолютный мрак, темнее уже просто некуда. Совсем скоро свет начнет снова бороться за свои права, и пусть даже это долгий процесс, но значит, так надо, согласно какому-то плану свыше, потому что во мраке люди приходят в себя и начинают ценить свет.

Было все еще темно, когда автобус «Тапанис», курсирующий между Стокгольмом и Хапарандой, въехал на автовокзал в Торнио. На морозе изо рта выходящих пассажиров вырывался пар.

Автобус прибыл чуть раньше, и Анни придется прождать как минимум четверть часа, прежде чем ее встретят.

Кто ее встретит? Этого она еще не знает. Время всего шесть часов утра, вряд ли найдутся желающие вставать в такую рань и ни свет ни заря тащиться за десять миль в город, да еще в субботу.

Анни пошарила по карманам в поисках сигарет.

Врачи сказали ей, что курение вредно сказывается на здоровье ребенка, и она почти бросила курить.

Но иногда могло приспичить. А если ей будет хорошо, то и ребенку в животе тоже будет хорошо, верно? Две-три затяжки погоды не сделают, а Оскару будет куда лучше с довольной мамой, чем с сердитой.

Мама. Как странно думать о себе в подобном роде.

Анни закурила и выпустила вверх струйку дыма.

Мама, она станет мамой, возможно ли такое?

Ведь настоящей мамой была Сири. У мамы был фартук и шершавые руки, мама таскала за волосы, если напроказишь, мама ухаживала и присматривала, брала за руку, мама растапливала баню, чистила картошку, один карапуз вечно висит на бедрах, еще несколько штук вертятся под ногами. Мама, которая никогда не ходила в школу, никогда не делала ничего такого, о чем мечтала, – да что там! – вообще не умела мечтать. Мама – это было так много и ничего из этого нельзя было сказать про Анни.

I'm going places [3], хотя прямо сейчас я еду домой. Обратно, туда, где все началось.

В Стокгольме ноль градусов, все ходят нервные и красиво одетые, скользкие каблуки, длинные волосы. Здесь, на севере, уже лежит толстый слой снега, мужчины и женщины выглядят куда старше своего возраста, некоторые словно вообще выпали из другого времени, устаревшие модели машин, грязные, побитые, погнутые и ржавые – разве не выглядят эти люди даже куда более несчастными, чем те, что живут в столице? Может, они стали несчастными из-за того, что в их жизни нет ни цели, ни смысла? Есть ли вообще какой-нибудь смысл в здешней жизни? Без метро, ресторанов, торговых центров, без квартир, уединения, отгороженности? Да что там, здесь даже самой жизни и той не наблюдается, есть ли она вообще? Ау, люди, вы здесь? Отзовитесь! Есть ли вы, существуете ли на самом деле?