Николай Полунин - Меч короля Артура

Это да, тоскливо подумал Питер, насчет чего другого, а тут он прав. Но все равно. Я больше не могу.

Он стукнул коротко и точно, голова Эдгара с противным звуком ударилась о стену, учитель обмяк и стал сползать. Я помню сказочку про Мая, господин учитель, запоздало подумал Питер. У меня как раз есть дочка, ей восемь лет, и ее зовут Марта.

Я не хочу, чтобы она попала вам в лапы.

Он с грохотом вывалился на крыльцо под яркие звезды, среди которых были ж те, что не всегда горели на небе, Долго искал по карманам сигареты, пока вспомнил, что не курит.

Сейчас. Они выйдут ко мне, поднимутся один за другим, серьезные и молчаливые. Встанут полукругом, будут смотреть и ждать. Они уже идут по коридору, я слышу. По бесконечному коридору, который так короток. Первой, наверное, Полина. И несчастный Макс. И Теодор, и Ольга. И та тихая девочка с желтыми волосами, которая, может быть, и есть Ольга. И еще за ними… Вот сейчас уже, вот сейчас.

И они вышли. Он хотел сказать: ну вот, дети, теперь вы свободны. Или сказать: забудьте поскорей все, что здесь с вами было. Или на худой конец: про стите меня, дети. —

Но он сказал:

— Дети, я убил вашего учителя.

Я немного еще полежал, не открывая глаз, чтобы не видеть потолка над собой — со считанными-пересчитанными пятнышками, отвалившимися корочками побелки, волосками паутинок. Сколько времени, я не знал. Восемь? Девять? Я открыл глаза и в серой мгле комнаты за плотно задернутыми шторами понял, чего мне не хватает: не шли часы. Взял с тумбочки будильник, он показывал без минуты четыре и молчал. Все равно пора вставать. Не суетясь — потому что на работу я так и так опоздал.

…откину одеяло — на правую сторону, как обычно; потом сяду, и ноги сами собой попадут в тапочки, старые дырявые тапки с надорванной латкой на правом; потом я зевну; потом прошлепаю в ванную, но по пути включу на кухне плиту под чайником; все — не зажигая света, потому что я еще не проснулся; потом шипящая струя ударит в подставленные ладони, плеснет в лицо…

Я постучал по крану. Из него хрюкнуло, но воды не выползло ни капли. Вообще-то странно, чтобы ни горячей, ни холодной.

Не было равно и электричества. Я щелкал выключателем, размышляя о превратностях судьбы. Такое мне явилось меланхолическое определение: превратности судьбы. Прошел обратно в комнату, натянул трусы и штаны, набросил курточку на молнии. Я хотел идти смотреть пробки. В последний момент поднял телефонную трубку. Без всякой мысли — мне просто вдруг захотелось узнать точное время. Трубка молчала. Вообще-то у меня есть сосед, телефон у нас спарен, но он обыкновенно спит до полудня. Он мог бы спать и до двух, и до трех, но в полдень ему звонит его подружка, и они болтают час-полтора. Еще он всегда занимает телефон по ночам, каждую ночь чуть ли не до утра, но мне телефон ночью не нужен, я ночью сплю. Где мой сосед работает, я не знаю.

Трубка молчала. Я было решил, что сейчас ночь, но рассвет, серенький, осенний, мокрый, тихонько, но настойчиво лез в окно. Ничего не понимаю. Пошел на кухню, потрогал чайник. В холодильнике у меня был томатный сок, была ветчина. Почему-то расхотелось идти на лестницу. Я жевал холодное мясо, запивал холодным несоленым соком и все еще ничего не понимал. На миг подумалось: война, — в груди екнуло и сжалось, но тут же я вспомнил про тишину. Слава богу, нынешняя война не началась бы с тишины.

Когда я съел последний кусок и выпил остатки сока, мне сделалось совсем холодно. Какого черта! Я побежал в комнату. Что творится, может мне кто-нибудь объяснить? Раздернул шторы. Над крышей соседнего дома уже просветлело до золотизны, разорванные облака уползали рябью вверх и вниз — за ночью. Березка облетела совсем, тонкая, черная. Вода на мокром асфальте больше не текла, она собиралась в лужи, широкие лужи, обширные лужи, и небо отражалось в них с облаками и ветками деревьев, со всем.

Я увидел.

Черные окна, серые окна. Окна с бликами от занимающегося неба. В доме напротив, в доме слева, в доме справа.

Пустые окна.

Распахнул настежь балконную дверь. Чистое утро толкнуло меня в грудь, я свесился через перила и огляделся. Желтые листья в лужах. Высоко в небе проплыли крестики птиц. От дома к дому пробежала длинная кошка. Ах, вот как… Вот даже как. Значит, вы остались. Значит, все они остались… Каркнула ворона, ей ответила другая — теперь я это слышал. Я бросился обратно.

Удивительно, чему я испугался. Сразу как-то поняв и сообразив, нет, скорее почуяв, что могло произойти, я испугался не тому, а возможной ошибке, сейчас все кончится, паутинка видения лопнет, по улице за домами реактивно просвистит троллейбус, ударит дверь парадного, заиграет радио… Я кружил по комнате. Рубашка, плащ, пиджак (пиджак оставить), майка — не то, не то! Я переоделся в свитер, сверху кожаный пиджак. На мне были почти новые джинсы, носки я натянул шерстяные, а на ноги решил, что лучше всего подойдут кирзовые сапоги. Пошвырял в сумку еще носки, смену белья, мыло — господи, мыло-то зачем? — где ж он… полез на антресоли. Терпеть не могу быть таким суетливым. Жаль, сок весь вышел, сейчас бы его… С антресолей я достал единственное имевшееся у меня серьезное оружие — старый самодельный кортик. Почему-то сразу и бесповоротно я решил, что при себе надо иметь оружие. Обкладки истлели, но лезвие, тяжелое и мощное, я наточил как только мог острее. Кортик достался мне случайно, я отобрал его у малышни во дворе.