Ровена Коулман - Письмо из прошлого

— Что ж, думаю, мне пора, — говорю я, чувствуя, как они все сильнее наливаются румянцем. — Просто этот дом… он принадлежит моей семье, так что… если… когда вы уйдете, не могли бы…

— Вовсе нет! — Девушка с короткими волосами, подстриженными до самой шеи и кудрявыми на макушке, подлетает ко мне, закрыв вид на остальных девушек из этой компании. — Этот дом принадлежит не твоей семье, а моему отцу — тут каждый кирпич ему принадлежит!

— И мы это знаем, правда? — говорит блондин, толкая зеленоглазого красавчика локтем в бок.

Девушка с короткими волосами стоит очень близко, взгляд ее карих глаз неподвижно сосредоточен на мне.

— Слушай, я не хочу вмешиваться, — говорю я ей, а сама не могу понять, где я раньше видела этот мягкий вздернутый нос, хотя точно знаю, что видела, потому что он кажется немного неуместным на ее угловатом лице. — Я вижу, что вы неплохо постарались. Но я была бы очень благодарна, если бы вы ушли и оставили этот дом в таком виде, в каком он был, когда вы сюда пришли.

— Ты только послушай, что она несет! — Девчонка тыкает в мою сторону большим пальцем, отступая в сторону и обращаясь к кому-то, сидящему позади.

И тут я снова слышу его — зов сирен. Он доносится откуда-то и проходит прямо сквозь меня. Я внимательнее вглядываюсь в человека позади курносой девчонки. Еще одна девушка… Она сидит на коричневом диване, зарывшись ногами в подушки. Пальцы на ногах крепко сжаты.

Я смотрю на нее не отрываясь. Мое сердце замирает. Такое чувство, будто из моего тела разом выкачали весь кислород. Ее длинные стройные ноги скрещены, а темные локоны, стекающие с плеча, похожи на черный лед.

На глаза наворачиваются слезы, и я торопливо смаргиваю их.

Это же моя мама. Не такая, какой ее знала я, гораздо моложе. Но это та самая девушка, которую мой отец впервые сфотографировал в тысяча девятьсот семьдесят седьмом году.

Я вспоминаю о камере, висящей на шее, и подношу ее к глазам. Разыскиваю девушку в объектив. Она на месте.

И смотрит на меня .

Я умираю — наверное, в этом все дело. То, что я приняла за несколько долгих минут, на самом деле длилось меньше наносекунды. Мир фантазий, наколдованный эндорфинами и нейротоксинами, — вот он, прощальный подарок смерти. Возможно, мои «видения» — это симптом эмболии или недиагностированной опухоли. Что-то просто сдало в моей голове. Вот и все. Это единственное объяснение. Но я не могу умереть прямо сейчас, не могу вот так просто бросить папу и Горошинку, они нуждаются во мне, очень нуждаются.

И все же… все же я смотрю на нее. Я смотрю на маму, и она улыбается мне. Я так хочу к ней подойти!

Страх, переполнявший мое тело, сгорает в одной яркой вспышке, и я почти вижу, как он отступает, остывает и оседает пеплом. Мне нечего бояться. Просто побудь здесь немного, безмолвно говорю себе я, побудь, пока это возможно. Погрейся в лучах ее теплой, но такой не знакомой тебе славы. Что бы это ни было, сон или… даже если это смерть, встреть ее как полагается. Все это стоило того, чтобы увидеть ее вот такой, насыщенной и яркой, в точности как на фотографиях из старых альбомов и пленках дома. Как естественно она чувствует себя в том мире, который до этого я видела лишь пойманным в ловушку из прозрачного пластика или спроецированным на экран.

Все здесь кажется более ярким и глубоким. Края острее, тени глубже, и четкость такая, какой я никогда не видела прежде.

Должно быть, мой мозг просто воссоздал этот образ из тысячи позабытых фрагментов, потому что я, хоть и не знала, какой она была в двадцать лет, точно знала, что это именно она — вплоть до крошечной выпуклости на слегка асимметричном носу и маленького шрамика в форме полумесяца на плече. Она говорила, что получила его, когда в восемь лет упала с велосипеда. До родинки над ухом и того, как она слегка наклоняет голову, когда замечает мой взгляд и испытующе смотрит на меня в ответ. Даже католический медальон на цепочке, подарок ее покойной матери на конфирмацию, который мама, по ее собственным словам, носила не снимая, пока однажды не потеряла, поблескивает у нее на шее.

Все эти маленькие факты о ней, которые я знала, все то, что я могла выкопать из самых дальних уголков своей памяти, все это теперь передо мной, но это не просто лоскутное одеяло из квадратиков старых воспоминаний, сшитых вместе в случайном порядке. Вот она, прямо здесь, такая, какой я никогда ее не знала, — Марисса Люпо. Уверенная, сильная, с решительно вскинутым подбородком, оценивает ситуацию, потягивая «Pepsi» через красно-белую соломинку, и уже готова вынести приговор странной лупоглазой старушке, которая влезла в их компанию.