Татьяна Свичкарь - Мед багульника [сборник]

Света с Асей сидели, укрывшись необъятной болоньевой курткой, густо пропахшей дымом.

— Ну вот, — жалобно говорила Ася, — Только-только тепло становится, а я даже загореть не успела. Ну что за лето такое подлое! Вторая смена приедет — все тепло ей достанется.

— Не хнычь. У нас впереди еще август. Будем ходить на пляж.

— Ой, — встрепенулась Ася, — Ритка сейчас «Гостиницу» будет петь, а я еще не все слова записала.

Она побежала к палатке. У нее имелась тетрадь, куда она всю смену записывала пенсии. Ася мечтала научиться играть на гитаре, но с ее пухлыми слабыми пальчиками мало что получалось.

Костя неслышно подошел и сел рядом. И Света побоялась, что другие заметят, как у нее на лице неудержимо расцветает улыбка.

— А у тебя какое археологическое имя? — спросила она.

— Кистень.

И это было то имя, к которому он привык.

Света не думала, как она сама выглядит после этих недель. Лицо обветренное, щеки горят. Волосы здесь начали у нее виться.

Кистень закурил. Ася шуршала ручкой по бумаге.

…Звезды — старые знакомые — тихо плыли по небу, отмечая время.

Автобус они заняли сразу весь. До остановки их довез в кузове своего грузовика дядя Коля. Но это было в общем-то запрещено, против правил. Теперь им предстояло пересесть и ехать до Ульяновска в автобусе, как белым людям.

Кстати, эти белые люди их и поразили. Автобус был занят, но водитель разрешил войти еще нескольким женщинам. Парни освободили им места. На этих женщин все смотрели. Они были невообразимо чистыми и аккуратными. Блузки, юбки, каблучки… Разве такое бывает? Сами они чувствовали себя тарзанами, первобытными людьми. От женщин пахло духами. Это не укладывалось в голове.

Света и Ася сидели в самом конце автобуса. Кистень — у их ног, на ступеньках, где наглухо закрытая вторая дверь.

— Вот приеду домой, — блаженно говорила Ася, — Закроюсь на полдня в ванной. Вымою голову сначала одним шампунем, потом другим. «Не нужна мне с неба манна, мне бы ванна, ванна, ванна»…

А Свете больше всего хотелось назад. Она ощущала, что из жизни уходит то, что уже не повторится.

— Давайте обменяемся адресами — предложила она.

Ася чуть не подавилась пирожком с капустой, который купила на остановке.

— Сказать тебе, где я живу? — прокашлявшись, спросила она, — А может, ты мне скажешь?

Света покраснела густо, в цвет своей футболки. Тут до Аси наконец дошло.

— Я вам рюкзаки донесу, — сказал Кистень, — На вокзале это будет все — каждый сам станет до дому добираться.

Он ничего не сказал о себе, не открыл, где его дом, и Свете стало грустно до слез.

— Не хочу я домой, — сказала она, — Приеду, буду у Динки на вторую смену проситься.

— Может быть, второй раз все будет не так. Совсем не так. Лучше, если ты запомнишь, как было хорошо.

Кистень, конечно, был прав. Совершенно прав.

— А ты много по археологичкам ездил?

— Еще со школы. У меня мать… с Галиной Ивановной дружила. Меня и брали на все лето. Как в лагерь.

Ему и теперь предстояло ехать — на август. Деньги были нужны позарез, но он этого не сказал. Чтобы развлечь их, начал рассказывать, как вначале тоже боялся копать могилы, особенно детские. А ему все время их поручали — давай, мол, раскапывай своих ровесников.

— Только там не так, как здесь было. Там ямка такая, как овальное блюдо, и лежит в ней скелетик, на боку, ножки согнуты, рядом плошка с зерном…

Света смотрела на него и открытым, искренним, ждущим был ее взгляд. Ничего не было в нем тайного, такого, что не мог бы прочесть он.

Вот и сейчас он увидел, как в ответ на внутренне молчание, на пустяки, слетавшие с его губ, взгляд ее начал гаснуть, и лицо пыталось стать холодным, замкнутым. И губы слегка задрожали.

Он узнает, где ее дом. Но и все. Потому что, если сказать ей, откуда он только что освободился… И у него еще не было своего дома. Этот дом еще предстояло найти. Он коснулся ее запыленной старенькой кроссовки: — Подошва еле держится. Осторожнее иди.

Она только кивнула. Вокруг был уже город. И неуклонно, неотвратимо близился конец. Вокзал.

Это было — черт знает что. Это ни в какие ворота не лезло.

— Ты хочешь поехать на вторую смену? — не веря, переспросила Дина, — Еще двадцать дней? Ты — хочешь?

Несказанным было — а как же я? Я надеялась, минуты считала, тревожилась. Думала — ты приедешь, и мне будет спокойнее, веселее, легче. А ты, выходит, обо мне не думала совсем? — Зачем? Тебе что, без этого зачет не поставят?