Валерий Гужва - Призрак Шекспира

Директор Кузя сначала хотел ограничиться фуршетом, но, узнав, что возможно присутствие руководителя области, сменил заказ.

Во всю длину зала были составлены столики — получился солидный банкетный стол, еще и украшенный свежими цветами. Павел Акимович стал было обозначить места табличками с фамилиями гостей, однако отбросил это намерение — все равно перепутают, да и неизвестно, кого занесет на ночные огни. Когда начался спектакль, он пошел в который раз в ресторан, убедился, что все идет, как договаривались, пересчитал лишний раз места — должно было хватить на всех. Спиртное он завез отдельно, поставил ящики в комнате владельца заведения — тому льстило, что у него будут праздновать не дебильные нувориши, а театр, к тому же он надеялся на личное знакомство с губернатором, чем никто из его коллег-конкурентов похвастаться не мог.

Олег Гардеман, бегло разгримировавшись, навестил Салунского, который тоже успел освободиться от наклеек и парика, вытереть лицо. Михаил Кононович был в штанах на помочах, повязывал галстук.

— Есть для вас сюрприз, — сказал Олег, готовый подать народному артисту пиджак.

— Что-то материальное? — юмор у Салунского бывал грубоватым.

— Вас ждет старый знакомый.

— Кто такой?

— Пойдемте — увидите.

Салунский недолго присматривался к Степану Степановичу.

— Черт возьми, если это не бунтарь-одиночка Бобырь собственной персоной, еще и под конвоем своей дорогой половины! Звезда твоя мне глаза заслепила!

Подержавшись в объятиях, ветераны похлопали друг друга по плечам, и Салунский галантно склонил голову перед Марией.

— Слышал от мужа только похвалы в ваш адрес. Рад знакомству.

Олег проявлял нетерпение:

— Пойдем уже, без мест останемся.

Салунский небрежно махнул рукой.

— Мы без места, молодой человек, никогда не останемся. Оно всегда при нас. Это молодые спешат стулья выдернуть из-под нас. Но не получится, подождут в живой очереди. Мы же еще ого!

Степан Степанович вступился за квартиранта.

— Олег не из тех, кто подметки на ходу режет, ты ошибаешься.

— А я не о нем. О тенденции. Об ускорении дебилизации нашей демократической молодежи.

Гардеман не выдержал.

— Выйдите из роли, Михаил Кононович, вы уже не Лир, обиженный на мир.

— Ты считаешь, младший коллега? Действительно, чего это я? Старый ворчун. Пойдем?

Салунский галантно взял под локоть Марию, и они направились к выходу.

Соломаха не рискнула сразу после спектакля спрашивать Анненкова о впечатлениях. А сам театровед не спешил делиться мнением по поводу увиденного.

Ирина по дороге в ресторан завела такую ​​себе невинную болтовню о преимуществах и минусах жизни в провинции и в столице — и там, и там можно найти себя и не чувствовать комплексов, конечно, если имеешь сердцевину и опору в осмысленной цели.

Анненков слушал невнимательно, потому что ничего оригинального в сентенциях Ирины не было: давно известно, что можно быть коренным москвичом или лондонцем, но дремучим провинциалом, и, наоборот, светочем науки или искусства в глубинке за Уралом или на полтавском хуторе.

Он смотрел происходящее на сцене сначала с ироническим интересом дотошного профессионала — за свою жизнь видел не одну сотню премьер, на которых возлагались амбициозные надежды, постановки действительно выдающихся художников и нетерпеливых соискателей лавров; спектаклей неожиданно провальных и необъяснимо ярких — потом снобистский интерес незаметно сменился настоящим вниманием. Ему слегка мешала мова, иногда он наклонялся к Ирине, чтобы спросить, правильно ли он понял ту или иную фразу, слово, а потом прекратил это дерганье: смотрел же в свое время Шекспира в Лондоне и Стратфорд-апон-Эйвон, хотя английский язык знал неважно.

Анненков, приехав в этот украинский город, сначала немного злился на Стаса Петровского за то, что тот выдернул его из уютной квартиры на Тверской; он, кроме всего, опасался, что его втянут в неприятные разговоры (не раз и в статьях, и перед камерой на телевидении, выражал сомнение в способности соседнего государства обойтись без естественной исторической, экономической и духовной связи с соседями), но ничего такого не произошло: люди, с которыми пришлось общаться, были толерантны и почтительны.

На банкете, конечно, ему придется говорить о спектакле этого Петриченко-Черного, и он собирал вместе мысли, чтобы не переборщить в оценке увиденного, но и не быть свадебным генералом, которому праздник нравится больше или меньше в зависимости от внимания, уделяемого его персоне.