Валерий Гужва - Призрак Шекспира

— Спектакль? Театрал я никакой, но, по-моему, зрелище яркое. На самом деле. Передайте всем большое спасибо.

— Зачем передавать? Покорнейше прошу — от лица всех — наша дирекция организовала небольшой банкет, что ли.

Емченко не раз получал приглашения, это были попытки деловых людей хоть как-то стать ближе к руководителю области. Обставлялось все по всем правилам дипломатии, речь шла об инвестициях, инновациях — дескать, в неформальной обстановке дела делаются быстрее и надежнее, но он ни разу не пошел навстречу такого рода приглашениям, ибо хорошо знал, как легко, непринужденно, беспроблемно начинаются такие контакты и как трудно потом надевать маску непробиваемого государственного мужа, когда кто-то из вчерашних персонажей дорогого фуршета или вечера «для своих» обращается с невинной просьбой покровительствовать той или иной «вполне легальной» сделке.

Он по привычке отклонил бы и это действительно невинное приглашение, но то, что он услышал от киевского приятеля, меняло ситуацию. Не увидеть — хотя бы и на людях — Нину, когда, возможно, придется срочно отбыть в Киев и совершенно неизвестно, увидит ли он ее потом — было бы полным безумием.

— На полчаса, говорите? На большее ресурсов не хватит? Шучу. Это далеко?

— Пять минут пешком. Актеры разгримируются быстро.

Александр Иванович теперь жалел, что запретил директору поставить в ложу бар — был бы сейчас очень кстати.

— Так что, будем здесь ждать?

Петриченко опомнился.

— Зачем здесь? Прошу в мой кабинет.

Последние зрители покидали зал, только одна пара не торопилась: очень пожилой мужчина со звездой Героя на пиджаке и его спутница, тоже далеко не первой молодости.

Емченко задержался.

— Не знаете, кто это? Может, плохо стало мужчине? Помощь нужна?

В антракте за кулисами к Александру Ивановичу подошел Олег Гардеман и попросил разрешения пригласить на банкет Степана Степановича Бобыря, известного достойного человека, и его жену.

— Они с Салунским старые знакомые. Давно не виделись.

— Приглашай, чего там, если человек достойный.

Олег опрометью подбежал к помрежу, долговязой старой деве, которая в разговоре с мужчинами, даже ниже ростом, смотрела снизу вверх, не теряя веры в то, что кто-то обратит-таки на нее внимание, и у нее наконец состоится до сих пор не изведанное, и попросил передать паре в десятом ряду, чтобы ждала его в зале после окончания спектакля.

Петриченко вспомнил этот эпизод.

— Все в порядке. Они приглашены на банкет. Достойные люди.

Емченко с Петриченко вышли из ложи и направились в режиссерскую обитель. Сев в кресло, Емченко набрал бодигарда, который сопровождал губернатора по протоколу.

— Ждите меня в машине.

Василий Егорович рассматривал стены кабинета, украшенные десятками фотографий, с которых смотрели на собравшихся актеры, снятые безымянными фотографами в разное время и в разных спектаклях, к которым — конечно — имел прямое отношение хозяин.

Емченко, чтобы нарушить безмолвие, воцарившееся в этих стенах, хотел было расспросить Александра Ивановича об этом фотоиконостасе, но, задев краем глаза склоненную над столом седеющую голову Петриченко, кисти рук с выразительными, будто на медицинском муляже, венами, подумал: лучше на пару минут оставить человека в покое.

Петриченко сказал сам.

— Извините, Василий Егорович, привел вас сюда и молчу, как засватанная девица. Коньяка?

— Сейчас не буду, а вам нужно взбодриться. Вижу, режиссеру тяжелее, чем актерам. Или ошибаюсь?

— Наверное, правы. Каждый раз так — как роженица после родов. Хотя сравнение примитивное, но что-то такое…

Александр Иванович наконец ожил, лицо просветлело.

— Правда, женщина рожает живого ребенка, берет на руки, кормит грудью, а здесь — знать не знаешь, что у тебя получилось, то ли что-то стоящее, то ли недоносок.

— Это уж вы слишком. Все у вас получилось. Как обычный зритель говорю. Даже подумалось мне, что не просто так вы эту пьесу взяли. Понятия не имел, что Шекспир может звучать современно.

— Правда?

Петриченко выпил бокал и очевидно почувствовал себя значительно лучше.

— Мне очень дорого ваше мнение. Если и профессиональная критика почувствует это — значит не зря мы работали.

В кабинетик влетел директор театра.

— Все готово, Александр Иванович!

Он мастерски поклонился Емченко:

— Просим нашего дорогого гостя!

Ресторанчик в это позднее время светился окнами, как зафрахтованный для кутежа пароход на темной реке, разве что не двигался.