Валерий Гужва - Призрак Шекспира

С тех пор Александр терпеть не мог запаха того одеколона, узнавал его среди других за несколько метров — и так было всю прожитую дальше жизнь, пока тот одеколон или сняли с производства, или мужчины перешли на импорт.

В тот вечер отец не пришел, но позвонил, долго разговаривал с матерью, лицо которой то бледнело, то горело нездоровым румянцем. Саша не сказал, что видел отца с какой-то теткой, потому что не придал и не мог придать этому факту того рокового значения, которое непременно появилось бы, кабы старше был хотя бы на несколько лет.

После разговора мать долго ходила с кухни в гостиную, затем из гостиной на балкон, снова на кухню, пока не зашла в маленькую комнатку сына, который учил уроки на завтра, села на кровать-диван, их не так давно начала выпускать легкая промышленность, и рассказала Саше, что папы у него теперь нет. То есть он есть, но у него другая семья.

— Ничего страшного не произошло, сынок, — говорила мать высоким театральным голосом, который появлялся у нее в минуты волнения. — Так иногда бывает.

Саша смотрел на мать с недоверием, ее слова казались ему несуществующими, как слова каких-то героинь из пьес, которые мать, актриса театра юного зрителя, учила дома наизусть.

Отца арестовали после смерти Сталина. Боевой офицер, политрук, редактор армейской газеты, потом партийный работник, он задолго до откровений Хрущева на съезде выразил свое отношение к фигуре покойного вождя, и еще добавил соображения относительно деятельности руководящей и направляющей силы советского общества, призывы к пересмотру ее железобетонных основ и сомнения в том, что однопартийная система — единственно правильная.

Вместе с отцом арестовали нескольких слушателей Ивана Петриченко, которые с воодушевлением аплодировали ему на собрании. Выступление было эмоциональным, местами даже наивным. В частности, иронически выражаясь о политической системе, отец, дабы дойти до сознания самого примитивного слушателя, обратился к аллюзии с электрическим током, в котором есть положительно и отрицательно заряженные элементарные частицы, и именно поэтому оно, электричество, освещает дома, движет станки — ну и тому подобный примитив. Мать впоследствии вышла замуж за коллегу-актера, лысеющего веселого дядюшку с розовыми щечками. Дядюшка был легкого нрава, не лез к Саше ни с нежностями, ни с воспитательными напутствиями, относился к пасынку чуть ли не как к ровне, но все равно, как просила мать, дружбы к Марку Михайловичу тот не чувствовал и не проявлял: мол, живешь здесь, ну и живи, а меня не трогай.

Мать хранила черновик выступления Ивана и дала почитать сыну, когда началась волна амнистий. Почему? Зачем? До сих пор Петриченко-Черный не мог бы ответить. А вскоре — жизнь придумывает и не такие коллизии — с колымского лагеря вернулся Сашин отец.

Он появился под вечер, почему-то постучал в дверь квартиры, а не позвонил. Саша, тогда уже десятиклассник, был дома один — мать и отчим играли в вечернем спектакле «Приключения Тома Сойера», она — тетушку Полли, а у него был какой-то второстепенный персонаж, афиша спектакля висела в прихожей.

Узнать отца было трудно: почерневшее лицо, обтянутое кожей, пальцы рук с пухлыми кольцами суставов, одежда явно с чужого плеча.

— Впустишь? — спросил отец, и его почти забытый голос прозвучал, как гром небесный.

Отец попросился помыться, и пока в ванной шумела вода, Саша нашел в гардеробе костюм, провисевший на плечиках неизвестно сколько, ботинки в коробке, рубашку и галстук, а трусы и майку вынул свои, потому что нижнего белья отца не было.

— Мать не будет ругать, что отдаешь одежду? — спросил Иван Трофимович, глотая горячий чай и осторожно откусывая кусочки бутерброда.

— Это твое, — сказал сын. — Почему ты к нам?

— Некуда, — спрятал глаза отец.

— А та… твоя? — жестко спросил Саша. — Мать замуж вышла, ты знаешь?

— Да и моя, как ты выразился, тоже, — ровным голосом ответил отец. — Я знаю, Саня. Сейчас уйду. Может, кто-то из бывших товарищей пустит на ночь. Я потом позвоню, завтра-послезавтра. Спасибо тебе.

Отец ушел, а вечером состоялся семейный совет, длившаяся бесконечно долго. Сашку поразил Марко Михайлович, предложивший, чтобы бывший муж матери, если не найдет пристанища, поселился в его микроскопической однокомнатной квартирке, когда-то выданной ему театром. Он до сих пор наведывался туда, платил за коммунальные услуги, шутя при этом: мол, когда меня твоя мать выставит, Саша, будет где репетировать роль тени отца Гамлета.