Вигдис Йорт - Наследство [litres]

Я полетела в Сан-Себастьян – хотела уехать из страны, убраться подальше отсюда, но все мое осталось со мной, хоть я и уехала, тело ломило, я мучилась, и я сделала то, чего никогда прежде не делала – позвонила матери из Сан-Себастьяна и обрушила на ее голову всю свою ярость. Я позвонила и накричала на мать, не оставила сообщение на автоответчике, не написала эсэмэску, я набрала номер, мать взяла трубку, и я накричала на мать, впервые в жизни я орала на мать, орала, что меня тошнит от нее, тошнит от ее безответственности, что она считает случившееся со мной пустяком, меня тошнит от того, что она рассказывает о себе и путешествии в Америку вместо того, чтобы выслушать, что расскажу ей я, ее собственная дочь. А когда она порывалась мне ответить, я заорала, чтобы она заткнулась, сейчас она обязана меня выслушать, я кричала, что чувствую себя главным героем фильма «Торжество», которого семья привязала к дереву в лесу, чтобы не слушать. Я кричала так, как никогда не кричала ни на кого прежде и как никогда не кричала ни на кого потом, кричала, что меня тошнит от ее едких увещеваний, а прооравшись, я бросила трубку и выключила телефон. Чуть позже я позвонила Кларе. Шагая вдоль набережной в Сан-Себастьяне, я рассказывала ей о приступе ярости, ставшем неожиданным и для меня самой. Сейчас, когда он утих, внутри у меня образовалась пустота. Ослабевшая, измученная, дрожащая и маленькая, я опустилась на скамейку на набережной в Сан-Себастьяне. Я нуждалась в утешении. «Я больше не могу, – всхлипывала я, – что мне делать? Я умираю». – «А вот и нет, – возразила Клара, – ничего подобного, – сказала она, – ты сильная. Просто тебе надо признать, что ты не в гостях, а на войне. И речь идет о жизни и смерти. Ты не мирные преговоры ведешь, а борешься за жизнь и свою поруганную честь». Пора мне забыть о надежде на то, что моя мать сможет меня понять. Пора мне прекратить надеяться, что моя мать меня примет. И мне нельзя ничего принимать от отца и матери в обмен на молчание о случившемся. Отец и мать предпочтут увидеть меня мертвой, чем пойдут мне навстречу, они пожертвовали мною ради своей репутации. «Такова война», – сказала она. И мне придется стать воином. Я должна считать себя не жертвой, а воином, хитрым и расчетливым, и не перемирие должно быть моей целью, а война. И пока Клара говорила, ко мне пришло понимание, и оно будто изменило меня. Я поняла, что не мирные переговоры веду, а воюю, что я не миротворец, а солдат. И мое тело постепенно превратилось в тело солдата. Я поднялась со скамейки на набережной Сан-Себастьяна, куда я опустилась плачущая и раздавленная. Я подняла голову и превратила свою скорбную, печальную сущность жертвы в тело воина. Ноги больше не дрожали, я стояла уверенно, грудь будто покрылась панцирем, мягкость и слабость исчезли. Теперь я шагала шире, быстро и целеустремленно я шагала по набережной Сан-Себастьяна, я знала, куда иду, и взмахивала свободной рукой, будто желая ударить в ответ, будто сжимая оружие, будто я сама была оружием. «Хотите войны? Будет вам война!» – думала я. «Я готова, – думала я перед сном, выключив телефон, – я уже точу оружие», – шептала я в темноте, и в теле воина мне было лучше, чем в теле плачущего ребенка, заслуживающего лишь жалости и готового приползти обратно на коленях, страдающего и несчастного. Я превратилась в воина, и теперь они увидят, из чего сделана их дочь, узнают вкус моей силы. Я не боюсь тебя, мать, я не боюсь тебя, отец, я готова к битве!

Пятое января, утро. Темнота, морось, туман. Я лежала под одеялом и не хотела вставать, я чувствовала себя разбитой, словно вернулась с войны. Ларс так и говорил, когда я звонила ему накануне вечером, когда я сказала, что чувствую себя разбитой, – он ответил, что я знала – я отправляюсь на войну, а на войне тебя бьют. Так оно и было, такова обратная сторона войны. Сперва – возбуждение и желание защитить то, во что веришь, а потом – истощение и усталость. Я вернулась с войны, уставшая и до предела измученная, я улеглась в кровать и пила вино, пока не уснула, а проснулась пятого января с тяжелой головой, и за окном повисли морось и тьма. Едва высунув из-под одеяла нос, я поняла, что в доме холодно, вставать не было сил, лежать тоже, тишина была невыносимой, но и звуков я не выдержала бы. Мне надо поговорить с Кларой. Я включила телефон – вечером я его выключила, чтобы не звонить никому и чтобы мне никто не звонил, когда я настолько выбита из колеи. Я набрала ПИН-код, но на экране появилось сообщение, что он неправильный, набрала заново – опять неправильный, да что же это, код правильный, я не сомневалась, я ввела его в третий раз, и на экране появилось сообщение, что телефон заблокирован и блокировка будет снята только через час. Но мне же надо поговорить с Кларой! Я вдруг вспомнила, что Сёрен недавно поменял тариф на моем телефоне и купил мне новую сим-карту, но я напилась и в самый ответственный момент совершенно позабыла об этом, а вспомнила только теперь. Что же мне делать? Телефон был заблокирован, он не работал, как раз тогда, когда он нужен мне сильнее всего, вот оно – наказание за то, что я совершила, за то, что заставила мать с глазами, полными страха, как у обреченного на заклание животного, метаться по кабинету аудитора. Бедная мать. Я открыла лэптоп. Почти двенадцать часов, а на моих часах всего десять, они опять остановились, у меня все выходит из строя. Я написала Сёрену мейл – спросила, как поступить с телефоном, и Сёрен ответил, чтобы я дошла до киоска мобильного оператора. Я оделась. Я спряталась в одежду. Верному гулять в такой дождь не хотелось, но я жестоко потащила его на улицу, мне казалось, будто я пошатываюсь, я уже в течение полутора суток не ела. Надо зайти в магазин за продуктами. Дождь лил, капли хлестали нас, Верный ненавидел такую погоду, но я безжалостно тянула собаку по лужам. Проезжающие мимо машины окатывали нас грязью, дождевик не помогал. С нас капало, с хвоста у Верного капало, я прошла мимо магазина, у меня не было сил видеть других людей, не было сил выбирать продукты, голода я не чувствовала. Пока мы шли, дождь превратился в снег, под ногами образовалась снежная жижа, перед магазином часовщика я привязала собаку, заскочила внутрь и, сдав в ремонт часы, пошла дальше, в пункт мобильной связи. Верного я снова привязала снаружи – с собаками внутрь не пускали.