Дэвид Арнольд - Очень странные увлечения Ноя Гипнотика [litres]

– Ясно, и что теперь?

У меня два пропущенных звонка от Вэл и текстовое сообщение:

Вэл: Он очнулся.

Я не рассчитывал навестить Алана сразу по возвращении из Джаспера (несмотря на все мои мольбы), но однозначно рассчитывал увидеть его в пятницу прямо с утра. Как выяснилось – хотя доктора убедились в отсутствии серьезных повреждений мозга и позвоночника, сняли Алана с препаратов и отключили от ИВЛ, чтобы он дышал сам, – хотя он по-настоящему очнулся, мне все равно не разрешат следовать велению сердца, а именно: ворваться в палату с тортом и цветами, схватить Алана на руки и закружить, смеясь сквозь слезы и распевая во всю глотку избранные песни из мюзикла «Гамильтон».

– Ну когда же меня к нему пустят?

– Наверное, завтра, – отвечает мама. – Они проведут последние анализы, и он успеет очухаться. Но после стольких лекарств амнезия пройдет не сразу, поэтому неизвестно, что именно он помнит. Скорее всего, он будет слегка не в себе.

– Напомни, а что такое «Гамильтон»? – спрашивает папа.

Мама показывает на него:

– Вот хороший пример.

На следующий день Вэл с разбега заключает меня в объятия, едва я вхожу в палату Алана.

– Прости, – шепчет мне Вэл прямо в ухо, а я думаю о гнездящейся внутри обиде, которая уже начала вгрызаться в душу: насколько глубоко она проникнет, если я ее не остановлю?

– Все в порядке, – говорю я и обнимаю Вэл в ответ. – Ты же пыталась помочь.

Как мама и говорила, никакого чуда. Никакого волшебства. Но все равно хорошо.

– Значит, вы только и дожидались моей комы, чтобы снова начать встречаться, а? – Алан слабо улыбается с кровати; лицо у него бледное и вид слегка оглушенный. Он качает головой: – Некруто, йо. Совсем некруто. – И хотя голос у него слабый и хриплый, ничего чище и прекраснее я в жизни не слышал.

Я подхожу и невольно улыбаюсь отсутствию медицинских приборов и трубок.

– Ну-с, как мы себя чувствуем? Хорошо отдохнули? – Я смотрю на воображаемые наручные часы: – Поспали-то вы, батенька, будь здоров.

– Ты ведь в курсе, что под одеялом я совершенно голый, – говорит Алан.

– Ты ведь в курсе, что под одеждой я совершенно гетеросексуален, – в тон ему отвечаю я и целую бицепс. – Но ты не сдавайся. Если будешь паинькой, тогда и посмотрим.

Моя рука, лежавшая на краю кровати, оказывается в его руке, и Алан говорит:

– Я скучал по тебе.

И я начинаю плакать:

– Я тоже скучал по тебе.

А теперь и Вэл с нами, и стерильная палата в педиатрической реанимации ничуть не хуже моей комнаты; мы забираемся в кровать, Вэл по одну сторону от Алана, я – по другую, полное уравнение нашего треугольника – один плюс один плюс один равняется один, – и так лежим некоторое время, умиротворенные воссоединением.

Мы с Вэл смотрим «Девочек Гилмор» на ее телефоне, пока Алан между нами засыпает и просыпается. Похоже, с моего прошлого визита тут провели эксперимент: сколько букетов можно запихнуть в отдельно взятую палату?

– Тетушка Рози, – поясняет Вэл в ответ на мой блуждающий взгляд. – Она не мелочится с цветами, а сразу приводит флориста.

– Так она хорошо добралась?

– Да, и теперь держит оборону в доме. То есть готовит столько еды, что впору накормить три соседних округа.

Алан шевелится, будто вот-вот проснется, но все же не просыпается.

– А ваши родители тоже дома? – тихонько спрашиваю я.

– Да. Они уехали, когда узнали, что ты придешь.

– Да? Почему?

– Ну ты только посмотри на нас.

– Точно.

– Кстати, – Вэл показывает на один из букетов на столике у кровати, – угадай, кто прислал вот этот.

– И кто?

– Тайлер.

– Тайлер… Уолкер?

– Не-а.

– Ну не Мэсси же.

– Он, – кивает Вэл и объясняет, что семья Мэсси вроде провела лето в Англии, где у Тайлера случилось прозрение. – Говорят, он ходит и извиняется перед всеми в школе за свое поведение. Короче, когда он узнал, что случилось с Аланом, то прислал цветы.

– Мило.

– Не просто мило. Ты записку посмотри.

Я достаю из вазы белую карточку и читаю каракули Тайлера Мэсси:

Извини за то, как я с тобой общался. Если сможешь простить меня, буду рад сводить тебя в кино. Целую и обнимаю, ТМ