Игорь Савельев - Как тебе такое, Iron Mask? [litres]

– Я многому учился по «Молодому Папе».

– В каком смысле?!

– Сначала это мне посоветовали консультанты, по большей части в сфере имиджа, а потом я сам понял, что есть некоторая близость, такая, уже больше в плане смыслов…

– Погодите. Я что-то начинаю понимать. Вы подшутить надо мной пришли, да? Ну да. Конечно.

– А какая ваша версия – почему я захотел с вами встретиться? – Гость развалился на стуле и действительно смахивал сейчас на киногероя – возможно, самоуверенностью.

– Ну не знаю.

Алекс не собирался всерьез отвечать на этот вопрос, но, кажется, гость ждал ответа.

Ну что же.

Перед ним не хотелось ударить в грязь лицом.

– Потому что я единственный из «кремлевских детей» не поддерживал отца?

– Интересно. Продолжайте.

– Потому что я единственный из них из всех не мажор и не гоняю на «ламборгини» по Лондону? Или Москве?

– У вас, похоже, все хорошо с самомнением, это забавно.

– Потому что я сидел на коленях у [Mr. P.]а? Я просто накидываю всякий бред. Беру пример с вас… Да, это правда, есть такая фотография, я как раз недавно вспомнил, уже в Москве… Мне напомнили. Может быть, она попала к вам в руки, и вы захотели прийти?

– Зачем? Чтобы вы посидели и на моих коленях?

– Хм. Интересная трактовка. Ну, хотите – посижу.

– Забавно. Ну давайте.

Все еще не очень понимая, что происходит и что происходит в реальности, Алекс поднялся и подошел к гостю вплотную. Гость смотрел на него в упор, ухмыляясь, и это было похоже на игру, кто первый сачканет – и легкая пелена бреда сразу бы слетела. Однако ничего не слетало, и Алекс боковым зрением заметил, что гость подобрал колени – подтянул ноги, – короче, сделал так, чтобы на них действительно можно было сесть.

Ну а что.

Алекс взял и уселся.

Не уселся, конечно, а неловко, тупо присел на одно колено, побалансировав, замер, и они оба замерли, ожидая, что дальше.

Поскольку Алекс пятерней оперся о бедро, больше было не обо что, то мысль его поехала – от фактуры ткани – к тому, а точно ли хороший портной, короче, обратно; Алекс встал.

– Забавно, – повторил гость.

Отвечать тут уже было нечего, поэтому Алекс просто стоял.

– У вас, у англичан, это значит, что гостю пора уходить.

Алекс не сразу даже понял, к чему это, но и когда понял, не сделал попытки вернуться на свой стул.

Так что гость тоже поднялся и протянул на прощание руку.

– Вы только постарайтесь незаметно пройти мимо парня на ресепшене. Он, по-моему, вас видел, и у него такое выражение лица… Он, похоже, из ваших фанатов.

– Жаль, я листовок не захватил.

– А что, вы уже придумали, что писать на листовках теперь?..

Гость выразительно промолчал, кивнул уже от двери и осторожно, чтобы без щелчка, закрыл за собой дверь.

Алекс вышел, чтобы сплюнуть.

Он закашлялся, а в замкнутом пространстве кашлять вроде как неприлично.

Они сидели в темно-синем «мерседесе»-купе, не новом – девяностых годов, ну, может, начала нулевых, – и было в этом что-то жутко пижонское. В каждой детали. В длине распахнутой дверцы, какую не может позволить себе седан. В аляповатых заготовках под памятники: на иных уже были выбиты плачущие ивы, но не выбито, над кем они плачут, короче – незаполненный бланк. Ангелы какие-то; задумчиво подпертые головки тут и там – некоторые под смешными шапочками снега. Ангелы внушали Алексу и надежду.

Потому что такая галерея еще не проданных памятников возле гранитной мастерской означала, что на «Ваганьково» что-то еще происходит – все же и хоронят, и дохоранивают, и подхоранивают… В остальном – китч, мрак, безвкусица, от которой издалека несет дикой ценой, потому что «статус» и потому что «место»; однажды эти ВИП-кладбища дойдут до того, что безродных просто начнут выселять.

В целом все это прекрасно сочеталось – как антураж криминального сериальчика средней руки: задворки кладбищенского хозяйства, старый пацанский «мерс», да и его владелец, слишком фактурный даже для сериала. Седая щетина густо росла на нестаром еще лице. Себастьян был южно-выразителен, внешне его можно было принять, пожалуй, за армянина «без жести». А вот акцент больше будто итальянский, мягкий – такое как бы мяуканье в конце каждой фразы. Алексу это было в диковинку, потому что у Тео он такого не слышал – впрочем, Тео и не говорил на русском… К тому же Себастьян все время киношно курил, опуская стекло, а его сигареты – коричневые, с золотым ободком – наполняли салон таким приторно-сладким привкусом, что это даже не шоколад.