Игорь Савельев - Как тебе такое, Iron Mask? [litres]

Алекс ожидал, что Валерия азартно спросит: «И что дальше?» Но она не спрашивала.

– Ну и что? Все с начала! Опять надо было извиняться, всех двигать… Я бы забил на эти перчатки, но Тео уже сам заходил внутрь периметра.

– Вы всегда путешествуете вместе? – она все же вдруг задала вопрос.

Алекс обрадовался.

– Да как сказать… Не то что мы особо путешествуем… И нагрузка по учебе довольно большая… Но вот были во Франции, летом – в Португалии… Тоже очень интересно… Знаешь, о чем я сейчас подумал? Очень круто, что я здесь, в России, можно сказать, в окружении моего отца… С членами его семьи, – с усилием произнес Алекс. – Очень круто, что я могу свободно говорить, что я гей, и обсуждать свою жизнь, не дергаясь постоянно, что это неприлично, неприемлемо… Знаешь, весь этот набор, формулировки какие-то типа «любимый человек», «мы с любимым человеком были в Париже», чтобы не было понятно, это про женщину или про мужчину, хотя вот это плохой пример, это понятно… С отцом-то я даже в таком ключе не смог бы говорить, поэтому я всегда радуюсь, что у него нет времени со мной общаться, и поэтому очень круто, что… Потому что это нормально…

Алекс запутался в пафосе, в оборотах, в сложносочиненности комплимента, который адресовался Валерии как единственному человеку европейской культуры в пресловутом «окружении моего отца» (очень библейски); опять стало видно пар изо рта – его выхватывала мертвенно-белая подсветка, теперь уже Минобороны.

И техника на площади – нехорошая иллюстрация к «в окружении моего отца» – сурово грелась, дымила, парила, и все это тоже клубилось, высвеченное, как в клипах рэперов.

Валерии все это явно не нравилось. От лекции о маскулинности «любимого человека» в русском языке она отключилась еще на позапрошлом обороте; теперь тревожно вглядывалась, вслушивалась в милитаристскую мощь.

– А где все люди? – спрашивала она, будто и не слушала.

– Ну, не знаю. Может, внутри? Греются.

– А может, американцы уже сбросили нейтронную бомбу? Ха-ха. Нет, реально, почему нигде нет людей?

– Что такое нейтронная бомба?

– Сразу видно человека, который даже не знает, что такое восьмидесятые, – едко отвечала Валерия.

Она шутит, значит, все не так плохо. Еще она активно прикладывается к бутылке, что тоже хорошо.

Они зачем-то топтались среди техники, между прочим, здесь сильно воняло выхлопными газами, и Алекс не понимал, как Иглинская, бедная, будет проветривать потом свой палантин.

– А знаешь, какая история меня больше всего восхищает про Лепешинскую?

– А? Про кого? – не понял он.

– Ну, Ольга Лепешинская, великая балерина… Однажды она в бригаде приехала на фронт. Лес, мороз, войска стоят. Я уж не знаю, что она там делала, но потом собрались уезжать, а бойцы просят: «“Лебединое озеро”! Мы столько раз слышали, как ваш лебедь умирает, мы не отпустим, пока не увидим!..» А она говорит: «Я же здесь сгорю в пачке».

– Почему «сгорю»?

– Вот не помню уже. Может, там были какие-то костры. Но чувствует, что вот правда не может уехать. И знаешь, что придумали? У грузовика борт опустили, фары как-то сняли, поставили, чтобы они светили, и она прямо на этом грузовике… Дай-ка! – Она отобрала бутылку и присосалась к ней.

Алекс наблюдал сначала насмешливо, потом с тревогой, как она стала снимать сапоги – «Держи-ка!» – и прямо в чулке ступила на холодный и, видимо, грязный асфальт.

– Ты с ума сошла?

– Я должна это сделать!

– You’re being stupid! Обуйся!

Иглинская победно хохотала.

– Это тоже держи, – легко скинула палантин. – А то что же, переворот – и без «Лебединого озера»! Непорядок!

– Но здесь же никого нет!

– Здесь есть ты. А может, я хочу станцевать для тебя? – Она зачем-то чмокнула его в щеку, уже привстав на цыпочки, и тут же стала карабкаться на броню бэтээра, наверное, ледяную броню – неизящно, смешно (и со смехом), слово она и хотела быть обезьяной, не лебедем.

Алекса самого будто обожгло, когда она только ступила на обод колеса, – он представил, каково это – голыми ногами; словно зная, что он смотрит не отрываясь, она ногой уцепилась вдруг за кромку борта, и вот она была уже в какой-то странной позе, но лишь на мгновение. Через секунду она уже взобралась и, подняв подбородок, с сильной улыбкой, именно такой, что видно усилие, выгнула спину и сделала руки назад – как фирменный росчерк «балерина», – чтобы это было компенсацией за «обезьяна» и «паук». Кромкой борта БТР был немного похож на лодку, и вообще в нем проглядывали вдруг, как странный рудимент, очертания лодки – ну да, он же плавает; уродливая машина, нескладная, если так посмотреть; Алекс поймал себя на том, что впервые стоит и разглядывает БТР, и все в нем как-то не к месту, нет гармонии танка или автомобиля: колеса слишком большие; рыло дурацкое; какие-то всюду торчащие палки-копалки, щитки, канистры – не канистры, антенки, ручки, петли…