Имре Шаркади - Избранное

Я поднялся.

— Вы были борцом в молодости?

Он не ответил. Смотрел на меня глазами опытного человека, понимающего, что я собираюсь не беседовать с ним, а драться. Я хотел его ударить, но рука его, мелькнув словно молили, схватила меня за запястье. Тогда я ударил его другой рукой, по подбородку. Он упал на колени, потом повалился на бок.

Я положил его голову себе на колени и, когда он открыл помутневшие глаза, влил ему в рот глоток коньяка. Потом взял его в охапку и отнес к креслу.

— Не сердитесь, — сказал я чуть погодя, когда он приподнялся и сел, еще не придя в себя. — Я должен был дать вам сдачи, чтобы вы не подумали, будто я струсил, испугался вас. Но я не хочу больше драться. Я сварю вам кофе.

Раздался телефонный звонок. Это была Эва. Она спросила, буду ли я принимать больных.

— Да, через пять минут.

Я подошел к умывальнику, смыл с лица кровь, не зная что сказать. Мне хотелось, чтобы заговорил мой маленький друг, знать бы по крайней мере, что он скажет, если я подойду пожать ему руку.

Между тем Мольнар встал, вздохнул.

— В странное положение попали мы с вами, Шебек.

— Забудем об этом.

— О чем? О том, что вы дали мне сдачи? Этого мне забывать не надо, это говорит только о вашей смелости. Но вот о том, что вы за человек, я забывать не хочу. Вы чудовище в человеческом облике… вас нужно остерегаться. И та сумасбродная женщина хорошо бы сделала, если стала бы вас опасаться. До сих пор от ее приключений всегда страдали замешанные в них мужчины и ее муж. Ну, а теперь, мне кажется, ей не поздоровится. Нашла коса на камень.

Он хмуро посмотрел на меня из двери:

— Берегитесь, Шебек!

Оставшись один перед зеркалом, я начал разглядывать свое лицо — лицо чудовища, как выразился маленький Мольнар, — и все время думал об Эржи. Допустим, я действительно лишь мимолетное приключение в ее жизни, а она в моей. Что тогда?

Тут я заметил, что с утра думаю о ней уже не так, как вчера — с томлением и волненьем, — а с чувством ответственности за неоконченное дело.

Я пожал плечами.

Всему виной неразбериха этого сумбурного утра.

Эва сидела у стола, кроме нее, в кабинете никого не было. Она приветствовала меня дружеской улыбкой. Интересно, что она обо всем этом знает и что думает?

— Много было больных? — спросил я.

— А, ничего существенного. Дала два кальмопирина, один карил от головной боли. Но сегодня придет больше народу.

— Сегодня? Почему?

Посмеиваясь, она ответила:

— Думаю, всем женщинам захочется поглядеть на доктора, который провел ночь в Матрахазе с одной из пациенток.

Она не смотрела на меня, но я видел, как вспыхнули ее щеки. Интересно, зачем она это сказала?

— Хорошо, любопытных я отошлю к тебе.

— Упаси бог! Я не берусь вербовать тебе гарем.

Да, в голосе разочарование. Я невесело усмехнулся:

— Кажется, ты одна из этих любопытствующих.

— Неееет… — она протянула букву «е», засмеялась, — я еще вчера удовлетворила свое любопытство.

Ну, продолжать так глупо. Нужно отучить Эву думать, будто она вправе вмешиваться в мои дела. Я подошел к ней, взял за подбородок и повернул к себе ее голову.

— Погляди-ка мне в глаза.

Сначала она смотрела агрессивно и насмешливо, потом улыбнулась, словно говоря: я тебя немножко подразнила, но все-таки я здесь, с тобой…

Чего еще было ждать от бедняжки, такая уж она есть, и все же продолжать это до бесконечности нельзя… как мне ни жаль ее.

— Один современный, кажется, английский писатель признал аксиомой тот факт, что физическая близость мужчины с женщиной оставляет меньше воспоминаний и значит несравненно меньше, чем если бы они переплыли вместо бурный поток.

На мгновенье она прикрыла глаза, потом спокойно взглянула на меня:

— Ты хочешь этим сказать, что прошлая ночь ничего для тебя не значила, или хочешь предупредить меня о том, что я не имею права вмешиваться в твои дела?

— Ты умная, — с уважением произнес я и ощутил неловкость от точности ее вопросов. Я отпустил ее подбородок.

— И любопытная.

— Ты заслуживаешь откровенности. Да, я хотел предупредить тебя.

Она посмотрела в сторону, подняла брови.

— Жаль, — сказала она. — Сегодня днем я была бы не прочь побыть с тобой.

— Я тоже, но только на тех началах, о которых говорил.

Она подошла к окну, повернувшись ко мне спиной, выглянула на улицу. Я не знал что делать. Сердился и на себя и на нее, на всех. Я гасил в пепельнице третью недокуренную сигарету, тишина раздражала, она росла, давила на затылок, я мечтал, чтобы пришел хоть один больной, которым можно будет заняться, и тогда не придется ждать ответа и чувствовать, что Эва ждет одного лишь слова, одной фразы, которые смягчат сказанное мной раньше. Однако говорить я не собирался, проявить сейчас слабость значит отказаться от того, что сделано: все равно я уже обидел ее, но у нас по крайней мере полная ясность.