Имре Шаркади - Избранное

Печи сидел в моей комнате, бутылки с коньяком он из шкафа не вынул, пришлось мне самому ее достать: я заставил его выпить глоток, потом посоветовал до полудня сходить с женой в бассейн.

Супружеская пара позавтракала, они успокоили друг друга, приняли ванну и отправились в бассейн.

Я с ними не пошел. Считал это бессмысленным, так как больше не хотел встречаться с Эржи при муже, а уж если присутствие его неизбежно, надо, чтобы для меня это обернулось выгодой.

Кататься на лыжах охоты не было, я отправился в парк перед домом отдыха, и мне пришло в голову зайти к леснику за свежим молоком. К сожалению, молока не оказалось: у них постоянные покупатели, все молоко заранее распределено, да еще и детям оставлять нужно. На обратном пути я встретил коротенького молчаливого человека. Я счел его молчаливым — он здорово поскользнулся на склоне, сильно хлопнулся, подъехал на заду, словно на санках, ко мне; я схватил его за руку, поставил на ноги, и даже тогда он произнес только:

— Вот это да, ну и ну!..

И принялся стряхивать с себя снег.

Это был человек лет пятидесяти, приятной наружности, краснощекий. Большая меховая шапка натянута на уши, меховой воротник бекеши поднят. Я похлопал его по спине, чтобы он пришел в себя, и спросил, куда он направлялся в такую рань.

— Просто прогуляться.

— Это хорошо. По крутым склонам, по снегу — для здоровья полезно.

Он подмигнул мне:

— Именно поэтому я и гулял, — и, протянув руку, представился: — Шандор Мольнар.

Он с завистью поглядел на мои ботинки.

— А вот об этом я не подумал. Башмаки с собой привез, а брюки такие, чтобы можно было вовнутрь их засунуть, не сообразил взять. Полно снегу — в башмаки набивается. Вам-то хорошо гулять!

— Эти ботинки не для прогулок. Они лыжные, у них подошва не сгибается. Идешь, словно в деревянных туфлях.

— Но вы, я вижу, не на лыжах.

— Я только за молоком к леснику спустился.

— К завтраку? Вы любите молоко?

Мой молчаливый человечек оказался не столь уж молчаливым. Он тотчас заявил мне, что не любит пить на завтрак ни молоко, ни кофе, ничего такого не признает. А предпочитает сало, да стопочкой палинки его запить, — вот настоящий завтрак! Конечно, все это он тоже с собой не прихватил, а в доме отдыха и просить не стоит. Напрасно. И он ведь направлялся к леснику в надежде раздобыть себе завтрак по вкусу.

Этот Шандор Мольнар сразу мне понравился. Маленький, крепкий, явно здоровый человек, соскучится он здесь за две-то недели. Мне не хотелось оставаться в одиночестве со своими мыслями, и я предложил ему поехать семичасовым автобусом в Сентимре, я знаю местечко, где можно найти сало, да и палинку там раздобудем.

Он страшно обрадовался и заспешил по крутому подъему, чтобы успеть к автобусу. В автобусе он потирал руки.

— Эх, до чего ж хорошо придумано! — повторил он дважды.

Мой знакомый, к которому я привел его, принял нас с большой радостью. Однажды он пригласил меня к своей дочке, потом во время своих блужданий я раза два заходил к нему без зова посмотреть свою маленькую пациентку, и с тех пор, когда мы встречаемся, он неизменно дарит меня благодарным вниманием, лаской, — даже неловко становится. В доме у них было очень тепло, пожалуй, слишком тепло, просто жарко, пришлось раздеться и остаться в рубашке; мой приятель, маленький Мольнар, тоже разделся. Одно за другим сдирал он с себя бекешу, вязаную куртку, пиджак, пуловер, а перед нами стояла бутылка с палинкой. Палинка была ежевичная, у моего новоиспеченного протеже глаза так и заблестели. Такой он еще никогда не пробовал. Через десять минут хозяин дома и гость погрузились в такие дебри и тайны винокурения, что на мою долго не оставалось ничего иного, как то и дело поднимать стопку, да еще благодарить и отказываться, когда мне предлагали сало, колбасу либо ветчину: спасибо, мол, достаточно, больше не могу.

Хозяин проводил нас до автобусной остановки, заставил Мольнара пообещать — пока тот здесь отдыхает, — обязательно еще разок наведаться к ним, а меня просил, если забреду в их места, не обходить его дома стороной.

— Я и не знал, что вы врач, — сказал в автобусе Мольнар.

— Это в вас и симпатично, что вы меня ни о чем не спросили.

— Наверно, вы хороший врач, раз люди вас любят.

Я задумался: за время своей почти полугодовой врачебной практики я как-то не замечал особой любви к себе, быть может, потому, что не очень в ней нуждался. Меня скорее утомляло, когда кто-то бывал благодарен, обязан мне, но не говорить же такое этому коротенькому человечку.