Имре Шаркади - Избранное

— Наверно, вы и правы, ваше благородие. Наверно, правы. Но я уж как решил, так решил. Я об одном только вас попрошу. Если со мной беда какая случится, может, поможете чем моим ребятам. Ну а нет, и так обойдутся. Ничего, пуста не даст им пропасть.

Маленький худой табунщик расправил плечи, выпрямился — даже как будто ростом стал выше, потом подкрутил усы, снял шляпу, вытер ее рукавом рубашки — ни дать ни взять на свадьбу собрался.

Иштван Вереш коротко объяснил капитану, в чем дело, тот подошел к Буйдошо.

— Вы будете перегонять табун?

— Разрешите доложить, господин капитан: перегонять табун не буду.

— Тогда я передам вас немцам.

— Выполняйте свои обязанности, господин капитан. Каждый делает свое дело.

К ним подошел фельдфебель, отодвинул плечом капитана и встал перед маленьким старым табунщиком. Немцу пришлось наклониться немного вперед — пастух был значительно ниже ростом. Так он стоял, стройный, красивый, светловолосый парень, и глядел с минуту куда-то вдаль холодными голубыми глазами, а потом вдруг наотмашь ударил старика по лицу. Капитан поднял брови, удар ему понравился, немец, видно, знал в этом толк.

Андраш Буйдошо сначала побелел от удара, потом лицо его вспыхнуло, он облизнул бескровные губы и снова расправил плечи.

— Это нам не впервой, — сказал он.

Два его сына стояли в нескольких шагах от него. За ними пятеро пастухов. Стояли, смотрели: не пора ли пускать в ход палки? Настал ли момент? И вообще, что будет?

Иштван Вереш снова выругался, сплюнул и заорал на табунщика:

— Опомнись, Андраш, черт бы тебя побрал, ведь ты… ты…

Кровь хлынула ему в лицо, Вереш замолчал, испугался, как бы удар не хватил. Только глаза его, налитые кровью, бегали взад-вперед. Как ты мог допустить такое, боже милосердный, ведь это я все натворил, и я смотрю теперь, как они расправляются с ним.

— Минуту дает на раздумье, — перевел капитан слова фельдфебеля.

— Я сказал уже, господин капитан. Я не пойду.

— Почему не пойдете? Вы что, с ума сошли?

— Может и так, господин капитан. Очень может быть.

— Что с вами?

— Со мной ничего, господин капитан. Со мной ничего уже не случится. Только вот табун, он никуда не пойдет. И я не пойду. И никто. Табун здесь в степи должен быть, он погибнет, если его угнать. Да и мне не жить, если с ним уйду, так уж лучше здесь…

Фельдфебель завернул рукав, взглянул на часы, выждал минуту, потом, не торопясь, вытащил из кобуры пистолет и дважды разрядил его в грудь Андраша Буйдошо. Маленький сухой старик, не издав ни звука, упал замертво.

Фельдфебель приказал подымать табун. Пастухи, напуганные, не посмели и слова против сказать. Они набросили седла на верховых лошадей, на вьючных наскоро погрузили пожитки, и через час один из них, назначенный старшим табунщиком, распустил плеть и погнал табун в сторону Полгара.

— А вы идите, — Иштван Вереш повернулся к двум мальчикам, двум сыновьям убитого Андраша Буйдошо. — Идите. Вашего отца мы отвезем в Дебрецен и там похороним. Он при муниципалитете служил… и теперь при исполнении… Ну, сиротки, ступайте.

Вдвоем с кучером они подняли мертвого табунщика а отнесли в коляску. Теперь его можно было принять за важного господина, который, развалясь, сидит на заднем сиденье, вот только рот у него был перекошен.

Мальчики ничего не сказали. Балинт, сжав губы, смотрел прямо перед собой, потом всхлипнул, по щеке поползла слеза.

Янош строго прикрикнул на него:

— Не реви. Не реви, говорю тебе, а то получишь у меня.

Он одернул на себе армяк, взял за руку младшего брата, повернулся спиной к муниципальному советнику, и они пошли на юго-запад, в сторону Собосло, домой. За их спинами утихал топот снявшегося табуна, и сами они уходили все дальше, пыль пусты скоро поглотила их, их голоса, фигуры, и на месте стойбища не осталось ничего и никого — только мертвый Андраш Буйдошо на заднем сиденье коляски, кучер и Иштван Вереш, который, долго глядел вслед удаляющимся сыновьям Буйдошо, а потом перевел взгляд на мертвое тело старого пастуха. Было очень тихо, и в этой тишине Иштван Вереш, всегда веселый, шумный и здоровый как бык человек, вдруг остро почувствовал, что здесь сейчас что-то умерло, ушло безвозвратно и окончательно. Умер не только Андраш Буйдошо, а целый мир, в котором он жил и которому радовался; погибла страна. Все кончено, подумал он с горечью и ожесточением и направился к хортобадьской корчме, чтобы напиться там, но теперь уже до бесчувствия, до беспамятства, чтобы растворить в вине комок боли, который так сжимал сердце, что Вереш едва мог перевести дыхание; в такие минуты человек начинает думать: не стоило родиться, не стоило жить.