Игорь Безрук - Лехнаволокские истории [СИ]

Карельские пейзажи поражают! Кажется, вся Карелия — сплошная скальная гряда — настолько здесь часты валуны и скалы. Покрытые разнообразными мхами (от клочкообразных до звездчатых) и лишайниками, они насколько пестры — диву даешься! Всех оттенков зеленого: от бледного до салатного, от яркой изумрудной зелени до темно-коричневой. И в этих же мхах — цветы: желтые, белые, сиреневые, голубые. Тут вытянулись стрункой ромашки, там купаются в благодатных солнечных лучах незабудки и фиалки.

В некоторых местах мох так обилен, что подобен губке. Тронешь рукой — что мочалку скомкаешь.

На земле между скалами — густые высокие травы, а в них нет-нет, да и мелькнет коричневая шапка белого гриба, подосиновика или подберезовика, а дальше — глядь! — и ярко-желтые бокалы лисичек. Ну и, конечно, крупные пестрые мухоморы — в белых волнистых юбочках.

Лес удивительный: сосны, осины, березы, — всё сплелось и смешалось в этой чаще. Но более всего поражают одинокие сосны или березы на самом краю скалы или шхер, особенно в фиолетовой тени низких облаков. Кажется, одинокая сосна на скале над озером, — прямо-таки живой символ Карелии…

Уже в сумерках Виктор, не удержавшись, поплавал в свежей до озноба озерной воде. Но если утром озеро было спокойное, к вечеру оно заиграло волнами. Волны были до того сильны, что мешали далеко заплыть — отбрасывали назад к берегу, били в грудь, накрывали с головой. А в небе, будто чувствуя их волнение, с резкими криками носились чайки — крупные беломорки и маленькие, похожие на гаванскую сигару или рыбацкий поплавок — крачки, у местных носящие причудливое название «чирага», со звенящим «г» на последнем слоге.

Искупавшись и сильно растеревшись полотенцем, Виктор сладостно растянулся на одном из прогретых пологих склонов.

«А все-таки есть еще радость в жизни», — невольно подумал он и закрыл от блаженства глаза.

Весть о том, что Ирину обесчестили, мигом облетела весь Лехнаволок. Она, может, была бы не так едка, если бы не Дашкино злословие.

Даша, то и дело подбегая к окну, углядела таки, как из дома Ирины торопливо выскочил какой-то парень в кепке и тут же исчез в переулке. Даша мигом полетела к Ирине, разузнать, кто это был, но сколько ни стучала в дверь, сколько ни тарабанила в окно, Ирина ей так и не открыла. Только вечером, когда в доме Ирины засветились окна, Даша смогла увидеть подружку.

Открыла ей бабушка Ирины, Егоровна. С порога начала жаловаться на внучку: заперлась в своей комнате и молчит. Может, хоть Даше отзовется.

Даша не знала, но уже предчувствовала что-то. И это непонятное еще чувство ее волновало.

Даша постучала в дверь комнаты Ирины, позвала ее. Дашу, в конце концов, Ирина к себе впустила.

Постепенно все стало проясняться, но Ирине было уже все равно.

Конечно, не признайся она подруге во всех подробностях, осталась бы легкая недомолвка, сплетня, которую можно и отвести, потому как в здешних суровых краях всего навидались и наслышались. Но Ирина рассказала и о своих письмах в зону, и о Гриньке, нагрянувшем так нежданно-негаданно.

— Ну ты и дура! — первой фразой вырвалось у Дашки, торжествующей внутри.

— Знаю, что дура, знаю… Но что я могла? — снова залилась слезами Ирина. Волосы её рассыпались, плечи то и дело вздрагивали, она нервно мяла в тонких огрубелых от работы ладонях влажное от слез и мокроты полотенце. — А что бы ты сделала на моем месте?

— Как чё? Да я бы двинула его, чем под руку попадя! Или ногой бы ему между ног врезала!

Ирина за полдня все слезы выревела, теперь только всхлипывала, слушая разошедшуюся под конец разговора Дашку. Однако во всех ее словах она так и не почувствовал главного — искреннего, заботливого сочувствия. Даже это — «да ладно тебе расстраиваться из-за пустяков» — не только не успокоило, наоборот, остро полоснуло по сердцу — лучшая подруга её не понимала. И уже жалела Ирина, что призналась во всем Дашке, доверилась ей, — вспомнила о ее непостоянстве и даже двуличии, да — поздно вспомнила, не смогла удержать в себе свое горе. Ведь самой страшной для нее была мысль: а как отнесется к ее несчастью Николай? Поймет ли, войдет ли в ее положение? Не отвернется, не оттолкнет ли? Протянет ли руку ей, обнимет ли, как прежде? Может, надо было прежде всего ему обо всем рассказать, ему, а не Дашке? Может, он, выслушав её, отнесся бы ко всему по-другому, не так, как Дашка? Только эта мысль еще как-то и поддерживала Ирину, не давала ей окончательно сорваться. Но как с ним встретиться? Днем он на работе, а до вечера дотерпит ли она?