Игорь Безрук - Время лохов [СИ]

Мы с Хомой потянулись за ним.

В кафе уже сидела вся бригада. Марина с Ирмой завтракали, Лерка, Леся и Люся цедили чай. Баскаков с Еремой и Антохой сидели поодаль, что-то бурно обсуждали. Ребята присоединились к девушкам. Я подошел к их собранию.

— Сегодня у Антохи день рождения, вы все приглашены, поэтому, как вы поняли, работаем без обеда до двух. Пока все идет нормально. Диман, — с боевым крещением! Сейчас Серый прояснит обстановку, и пойдем дальше.

Вернулся Дрыщ.

— Ну что?

— Уехала. Я проследил за ней до самой остановки.

— Чудесно! Кончаем завтракать, возвращаемся на место.

Все поднялись. Баскаков подошел ко мне.

— Ну как ты?

— Да ничего, потихоньку.

— Я ж говорил тебе: ничего страшного. Все прихвачено. Ты, главное, не робей, будь понаглее. Посмотри, как работает Хома, он буквально висит на клиенте.

— Ну, я так не умею.

— Научишься — не боги горшки обжигают, — Баскаков похлопал меня по плечу.

К обеду народу на рынке прибавилось, желающих получить халявный телевизор тоже. Немного разбираясь в людях, я интуитивно стал различать тех, кто без всяких препираний возьмет протянутый билет, и тех, к кому даже и не подходи. Но может мне так только казалось? Не все оказывались денежными, многие вовремя понимали, что происходит у стола, и расставались с небольшими деньгами без сожаления, отказываясь играть дальше. Но были и упрямые. Ирме удалось одного раскрутить так, что пришлось ехать к нему домой, чтобы тот взял еще денег и, вернувшись, продолжил битву с соперником. Но разве мог простой лох здесь что-нибудь выиграть? Его денег никогда не хватало перебить соперника — разыгрывающий незаметно пускал по кругу его же деньги, передавая их через сообщников своему игроку. Много ума было не надо. Как говорится, ловкость рук и никакого мошенничества. Работа не пыльная, не то, что таскать коробки с подсолнечным маслом или мешки с цементом на горбу. Угрызения совести? Я перестал их чувствовать, уверив себя, что на подобную аферу с лотерейным розыгрышем может клюнуть только человек корыстный, жадный до халявы, а значит, не вызывающий жалости или сочувствия, по сути, зомби, одурманенный бесплатным сыром. Такой мыслью я утешил себя, такими аргументами оправдывал себя и свои поступки. Другие вовсе не задумывались.

Леся с Люсей, две подружки, только недавно окончившие училище, прибились к бригаде случайно (обеих привел парень Люси, который вскоре пропал). У Леси мать торговала где-то женским бельем на АСТ, но сама Леся стоять у прилавка не захотела (а скорее всего, и не умела), а тут чего проще: не особо напрягаясь, раздавай карточки, вечером получай зарплату. День прошел, и бог с ним.

Девочка с фигуркой и лицом Мальвины, Леся была сама невинность. На нее клевали, как правило, люди постарше. Ее хотелось пожалеть. Она словно просила не взять у нее билет, не принять участие в розыгрыше, а пожертвовать на лечение соседского ребенка. «Ладно, ладно, не плачь, — словно говорили жалевшие ее, — идем уже, покажешь, где у вас тут что разыгрывают». И она вела такого сердобольного к столу, и он расставался с деньгами так же легко, как будто жертвовал ей на операцию: без сожаления, без горечи, как завороженный.

Марину заводил азарт. Упрямство ей было подспорьем. Грузная, широкая, с круглым лицом, она словно была создана стоять препятствием на пути такого же упрямца. Ей нравилось играть, это ее заводило.

Низенькая, пухленькая улыбчивая Ирма была сама душка. И трещотка. «Да что вы такое говорите, женщина!», «Я тоже так же недавно пришла», «Как вы можете так думать?», — срывавшиеся ежеминутно с ее уст, располагали к себе. Ей нельзя было не верить, она простая дама с соседнего двора, такая же случайная посетительница рынка.

Своим в доску для мужиков был Хома. Среднего роста, коренастый, с крупным крестьянским лицом, не отягощенным налетом мысли, крупным носом и грубыми руками, он, как бычок, шел напролом. Если изображал человека из толпы, то стоял за играющего горой до последнего.

— Как еще один выиграл? Не может такого быть! Не торопись, мужик, сейчас разберемся. Я с тобой, я за тебя, — и чуть ли не сам за мужика удваивал ставки, выуживая из бедняги последнее. А уж если оказывалось, что у того есть еще деньги на книжке, и тот готов их снять, хрипел:

— Я еду с тобой, я тебя не брошу, им верить нельзя, — втираясь в доверие полностью. И после проигрыша горевал с ним так же сильно, словно сам проигрался в пух и прах.

Мороз — тот только подводил, играть не пытался, это было не его. Лицом Мороз походил на Блока, руками — на пианиста, мягко говорил «здравствуйте», вежливо предлагал поучаствовать в розыгрыше. «Честность» — словно было написано на его лбу, едва прикрытом черными завитушками.