Ольга Апреликова - Жуткие снимки [litres]

– Малыша, ты что пригорюнилась? – Митя влил ей в кофе почти полчашки сливок.

– Подумала, что мой братик никогда такого наяву не увидит. Никогда не вырастет. У него не будет женщин.

Митя кивнул. В Новый год – первый Новый год без Васьки и родителей – тоска была так ужасна, что Мурка, когда Митя, вызвав звонком, в час ночи спустился к ней на лестничную площадку с сеткой мандаринок, с набитой конфетами и вафельками громадной детской коробкой подарка и конвертиком с «премией», расчувствовалась, разревелась и, обнимая подарок, все ему рассказала. Так что сейчас Митя понял ее с полуслова, поник:

– Да может, и к лучшему. Жизнь – грязная штука. А он у тебя в памяти – как ангел. – Он растерянно потрогал свою лиловую бабочку: – Скоро год уже, ага?

– Скоро… Двадцатого июня.

– Ничего. Живи и за себя, и за него. Сейчас живи, а не в прошлом! Малыша! Давай о светлом и прекрасном! – Митя нежной рукой обвел в воздухе контур ее рисунка: – Ты рисуешь как профи с бэкграундом в двести лет! Да как, ка-ак у тебя такое получается? Так сразу, так легко?

– Призрак Бакста, наверно, подсказывает, – усмехнулась Мурка. – Он, говорят, в этом доме жил… Митя, налей мне водички для красок во что-нибудь, пожалуйста.

– А что ты смеешься? Призраки существуют, – серьезно сказал Митя, налив воды в хрустальный винный бокал и поставив к ней на подоконник. – Говорят, тут Мариенгофа видели. И девушку-блокадницу, такую молоденькую, с санитарной сумкой. Существуют призраки, точно тебе говорю.

– Ну пусть существуют, – не стала спорить Мурка, подкрашивая розовой акварелью нужные места брюнетки. – Я не видела. Но хотела бы. А так – только воображаю… Наверно. А ты?

– Да если б можно было видеть… – Митя тоскливо поправил очочки. – Вокруг бы стада призраков клубились. А то, сколько я об этом слышал, – все так, хаос, случайные явления. Сам не вызовешь.

– Вот они, призраки, – Мурка показала на рисунок. – Мне кажется, они приходят на бумагу из реального прошлого. Хотят проявиться. Ну посмотри, разве сто лет назад не существовало вот таких – нервных развратных актрисок в костюмах по эскизам Бакста? Куда до этих продвинутых морфинисток твоим… эм… сотрудницам.

– Наркоманок не берем, – согласился Митя. – А то ты только представь, чего б тут натворили эти твои феи декаданса! Не-не-не, пусть остаются прекрасным видением. Нас вполне устраивают твои гениальные картинки. Под стекло и в рамку.

– А мне, наверное, картинок мало… Знаешь, я в детстве воображала, что все, мной нарисованное, оживает где-то в таинственном мире. Поэтому очень старалась рисовать красиво, чтоб никакие уродцы из-за меня там не мучились. А теперь, вот видишь, наоборот: призраки просятся на бумагу оттуда. Понимаешь?

– Так ты не шутишь насчет призраков? – лиловая бабочка Мити заметно вздрогнула. – Ты их видишь на бумаге? Они… Проявляются?

– Да. Митя, это психоз?

– Любое творчество – психоз.

– Значит, я – псих?

– Это значит только то, что человеческая психика страшно сложно устроена. – Он снял очки и посмотрел, бедный старенький енотик, беспомощными глазами. – Ты смотри не заиграйся, Малыша. Жизнь-то короткая.

– И кончается смертью. А после нее ничего нет. Только призраки.

– Ну и что. Не стоит на призраков свою единственную жизнь переводить. Пока живая – наслаждайся, – назидательно поднял палец с черным поблескивающим ноготком Митя. Прозвучало это уныло. Он и сам, кукольный генерал «заведения», это услышал, смутился: – Нет, серьезно, Малыша. Радуйся. Никакой возможности побаловать себя не упускай. Правда, живи и за себя, и за братика. Да ты только посмотри, как тебе повезло: ты и талантливая, и рисовать любишь, а порисуешь для нас – мы тебе еще и денег дадим, и ты пойдешь себе какое-нибудь баловство купишь… Ох, Малыша, – он взял готовый рисунок, и края листа мелко задрожали. – Ну, вот. Это ж чудо. Мистика. Я не понимаю, как это ты такое можешь! Ты ж не единой помарки не сделала. И колорит – модерн, десятые годы… Да, результат – будто сам Бакст рисовал. Рукой твоей водил.

– Тогда я – точно медиум, – усмехнулась Мурка и взялась за вторую брюнеточку. Прогиб спины, бедро – линии проводились так безупречно, что стало горячо внутри. – А серьезно если, то в художке еще говорили, что у меня вроде как фотографическая память. Что увижу – то запомню. А картинок я видела много. Вот и рисуется – легко. Слушай… Митя, а как ты думаешь, я хотя бы издалека могу сойти за мальчика?

– Да издалека-то я тебя за мальчика по осени и принял. Джинсы, курточка, этюдник. Смотрю, и какой милый юный художник тут живет на третьем этаже! Ты ж все время в штанах ходишь! Потом уж охрана мне разъяснила, что ты девчонка, – огорченно сказал Митя, посмотрел поверх листа и обрадовался: – Слушай, Малыша, да хоть и вблизи! Ты ж мелкая худышка. Тушь смыть с ресничек, и все. И бабского в тебе – ноль. Но многовато изящества. Мальчишки не так плавно двигаются. Но вот детскости-то нет, ты – жесткая, будто тебе лет сто… Не ребенок… – он спохватился, а лиловая бабочка опять задрожала: – А чего вдруг? Зачем тебе в мальчики?