Фигль-Мигль - Долой стыд

Круглый стол завершился, но его участники не наговорились. Вслед за блондинками я подошёл к кружку, в котором профессор Савельев, Станислав Игоревич и какие-то дубоватые юноши обустраивали Россию.

Неожиданно все примолкли: специалист — предвкушающе, остальные — враждебно. Я обернулся. К нам, благодушный, толстый и неколебимо самодовольный, спешил со своей лептой депутат Светозаров.

Потом он притормозил, задыхаясь, и задёргал руками.

Потом сделал несколько последних неуверенных шагов и грохнулся на пол к моим ногам.

Кто-то не умеет чувствовать, а кто-то — показывать свои чувства, и внешне одно неотличимо от другого. Я всегда принимала за верное, что как раз у Максимчика чувства есть — как они были у того эсэсовского офицера из его любимого фильма, — а то, что он ужасно боится их обнаружить, связано с профессиональной деформацией. Если подумать, человек, который до отвращения наслушался чужих откровений, не может не представлять, как он будет выглядеть, если пустится в откровения сам.

Я и не настаивала, и вот какая нездоровая сложилась ситуация: вместо общей жизни мы со всей скоростью движемся к двум раздельным существованиям в одном пространстве. И средств всё исправить — кот наплакал, и исправлять нужно быстро.

Если бы мы попали в какую-нибудь передрягу и дружно из неё выпутывались, всё наладилось бы мгновенно. Это логично: поскольку Максимчик не хочет говорить со мной о своих проблемах, необходимо, чтобы проблемы появились общие, которые, хочешь не хочешь, придётся обсуждать и разруливать. Живи мы где-нибудь под бомбёжками или будь у нас хозяйство, дом, поле и коровки, далеко бы ходить не пришлось, но в большом мирном городе люди изобретают себе передряги сами: грабят инкассаторов или занимаются политической деятельностью. У преступников и политических активистов, я думаю, всегда находится, о чём поговорить.

И вот представила я, как тащу Максимчика на несанкционированный митинг, так даже рассмеялась. А что до инкассаторов — я хорошо знаю, например, ребят, обслуживающих наш супермаркет, — так здесь против уже я. Как это можно — убивать их из-за чужих денег.

Потом пошли события, но не те.

В один прекрасный день мы с Машечкой оделись потеплее и отправились гулять по Фонтанке. У меня была с собой книжечка с описанием всех домов, и когда их построили, и кто там жил, и Машечка, хотя сперва ленилась, показала мне на этих домах архитектурные детали с красивыми названиями, и так мы догуляли до хорошенького особняка, который оказался музеем Державина, и я уговорила Машечку зайти.

Ой, до чего ж чудесно жил великий поэт Державин! Я ходила по залам раскрыв рот: парадная столовая, гостиные, рабочий кабинет, даже домашний театр! И смотрительницы были такие внимательные, и парк за окошками такой ухоженный и безлюдный, и мы оказались единственными посетителями и посидели в театрике, воображая, что пришли к знакомому поэту в гости и сейчас будем участвовать в репетиции, а потом — обедать. А потом мы вышли в парк, весь чистенький, прибранный, с настоящим маленьким амфитеатром — тоже, наверное, для каких-то театральных надобностей, только летних. И хотя листочки давно облетели, дорожки обледенели и ветер дул очень холодный, всё равно здесь было как в сказке.

И вот идём мы через мостик над ручейком, во всём парке только мы и какой-то бедный старичок, зашедший потихоньку полюбоваться таким богатством, как вдруг, откуда ни возьмись (и действительно, откуда он взялся?), подходит ко мне и здоровается тот человек, которого мы с Максимчиком встретили несколько недель назад, в день покупки кровати в «Икее». (До чего удобная кровать, между прочим, так и тянет дать рекомендации. Но я держу язык за зубами, чтобы не смущать Машечку, дизайнера всё-таки по интерьерам.)

Я вспомнила, что тогда Максимчик был очень не рад и сделал вид, что знакомого этого не знает, и знакомый поступил так же, и мне стало интересно, как он теперь всё это объяснит. Так даже не подумал что-нибудь объяснять! Заговорил с места в карьер; вот так, говорит, приятная встреча!

Машечка на меня смотрит и думает, что я с ним знакома, а я на него смотрю и жду, пока он хотя бы представится, а старичок в потёртом плащике, топтавшийся на соседней дорожке, топчется и вроде как тоже на нас глядит — и всё это в таком замечательном месте, хотя холодно и начинает побрызгивать неокрепший до снега, но уже колючий дождик.

— Давно нам пора встретиться, поговорить. Макс много о вас рассказывал.