Фигль-Мигль - Долой стыд

Машенька меня не заметила; оно и к лучшему. Меня уже давно нет не только в самой её жизни, но и где-нибудь на полях — бледной карандашной надписи. Она могла меня не узнать, даже если увидела.

(Если Герман, такой, какой есть, оказался за одним столом с чаемыми единомышленниками и заговорил не о спасении церквей как памятников архитектуры, а об иллюминатском заговоре — это провокация или не провокация? Конечно, они содрогнулись. И, конечно, виною была их собственная трусость, постоянное ожидание беды; но с другой стороны, где в той отравленной атмосфере было взять силы для благородства. (Силы, которые были у любого литературного кружка при Дворце пионеров, при крупном заводе — корпорантам которого разве могло прийти в голову, что за ними кто-то шпионит.) Чем больше думаешь о власти и своём положении относительно власти, тем больше она присутствует в твоей жизни; таков вывод.

Всюду будут мерещиться провокации. Всюду и мерещились провокации: подозрения, напряжённость и злоба нарастали как снежный ком, и хотя, как со всяким снежным комом, было примерно видно, из чего он слеплен, никто не смог бы сказать, что привело его в движение. Почему мы так преувеличивали — если преувеличивали — свою важность для власти и, следовательно, полноту её ответного внимания к нашим безобидным, тихим делам? Были ли наши дела воистину безобидны? Ни люди из Клуба, ни люди из Общества по охране памятников или любых иных экзотических кружков не помышляли об оппозиции в современном значении слова. Они лишь хотели в пределах неполитической общественной жизни — никакой политики! ни в коем случае! — избежать руководящих указаний партии и правительства, но всё равно страшились, что их нелегальная духовная деятельность вызовет подозрения и ревность.

С этой стороны подозрения — и с той подозрения тоже! Пятое управление уж слишком тщилось держать всех на поводке, во всё совать нос. Вы скажете, товарищ майор, что во всё совать нос — прямая обязанность спецслужб. Придётся ответить, что некоторые обязанности лучше не исполнять вообще, чем исполнять неаккуратно. В конце концов, вы сами видели, к чему это привело. Если, опять же, девяносто первый год не входил в планы вашего руководства.)

Вдруг я увидел, что к Машеньке и её спутнице подошёл некто третий, не вовсе мне незнакомый. Мне даже показалось, что направлялся он ко мне, но узнал девушек и передумал.

Я не мог подбежать и закричать «берегитесь!». Я знал, что сделаю только хуже.

(Да, я насмотрелся на самые разные примеры: и к чему приводило делание, и к чему приводило неделание. Толку-то?)

Не мог к ним подойти.

(После той знаменательной драки Герман возненавидел вас обоих, и оба вы от его ненависти отмахнулись, как от чего-то незначительного. Уж столько Германа били и стольким он посулил вражду до гроба — из всего выходил жалкий пшик. Как было предугадать, что на этот раз, лишь в этом случае, зародится лютая, неумирающая злоба, с цепкими руками, с цепкой памятью.

Вот теперь, изгой сам, я его хорошо понимаю.)

Не мог.

(Как раз я-то с ним разговаривал, но меня ему было мало; я в его представлении был травоядным , о чём он мне имел любезность сообщить. Кого он считал хищником: себя, вас?)

Если ты боишься подойти и предостеречь, подойти к собственной внучке...

Я медленно встал и потащился к амфитеатру, у которого все трое стояли; плохо представляя, что скажу, к кому обращусь, уверенный, что делаю что-то не то. И всё-таки иногда лучше встать и пойти; пуститься, так сказать, в путь. Я совершил столько ошибок после долгих серьёзных раздумий, что уже мог попробовать положиться на чутьё не чутьё, но да, нерассуждающий порыв, который поднимает на ноги — против танков или одного против всех.

Человек, вот здесь же недавно подошедший ко мне со странными речами, глянул в мою сторону, отвернулся, что-то сказал и торопливо пошёл прочь. Я по инерции продолжал идти, хотя теперь в этом не было необходимости. Ты ещё читаешь Блока, ты ещё глядишь в окно. Уже нет. Уже нет.

На этот раз собрались в бане. Ну а что? Спичечные короли собирались в бане, ещё и протоколы вели. С подписями. На этих подписях их ФАС и повязала.

Собираемся мы всегда пустые, без телефонов. Даже без левых телефонов. Настоял на этом Штык, который где-то вычитал, что в смартфон можно заслать шпионскую программу, позволяющую слушать все разговоры в радиусе трёх метров от устройства и вне зависимости от того, включено это устройство или выключено. Штыка поддержал Граф, который, по-моему, понимает в этих делах больше, чем готов показать. Блондинка сперва посопротивлялся. Но как это, говорит, технически возможно, если телефон выключен? А вот так. Она его сама включает, программа эта. Может, она ещё зомбирует? Или посуду моет?