Фигль-Мигль: Долой стыд

— Папа говорил, что Распутин — это всего лишь ширма. Не марионетка, а дымовая завеса. Глупо было его убивать.

— Ну отчего же? Ведь, когда ширма падает, становится видно то, что за ширмой.

Сонин папа, что я выудил из неё далеко не сразу, был майор КГБ и как-то особенно плохо кончил в перестройку, связавшись то ли с ворами, то ли с ГКЧП. Соня от многого отнекивается, не помнит и будет врать до конца. Чувствую, что будет. Знаю. В девяностые всё связанное с отцом она вымарала из памяти, а когда время изменилось и стало казаться, что папу можно извлечь из забвения и тонко разыграть, на волне моды и нового, уже небрезгливого интереса, обнаружилось, что папа, эта до поры спрятанная в рукаве карта, просто истлел. Нет его, майора Сафронова, — да и был ли? С папами-генералами такого не происходит. От генералов дети не отрекаются, а если и отрекаются вслух, то никогда не забывают, что отцы всё-таки генералы.

— А что он ещё рассказывал?

— Про Распутина?

— Вообще.

— Папа никогда не говорил про свою работу, — сухо сказала Соня. — Если вы об этом.

После Сони была очередь Муси.

Муся, ах, Муся.

Муся — проклятие своих родных, своё и моё с недавних пор тоже. Муся — как бы это сказать — лесбиянка и феминистка, которая ни феминисткой, ни, в особенности, лесбиянкой быть не хочет и неимоверно стыдится своего отступничества. Беда Муси и ей подобных в том, что она пытается быть какой-то особой женщиной, вместо того чтобы попробовать быть обычным человеком. Ей всё кажется, что в сутолоке жизни, для других хаотичной, лично в неё из-за каждого угла и куста летят прицельные плевки. Обычный женский путь — затаённо презирать мужчин и использовать их — она пылко осуждает, а по своему необычному идёт с растущим отвращением — и к пути, и к себе на нём.

— Муся, вы прекрасно знаете, что теперь это не считается извращением.

— Вот именно, не считается . Но не перестаёт им быть. И не называйте меня Мусей!

Я называю её Мусей в отместку за то, что она называет меня доктором.

— Поколения феминисток боролись за то, чтобы женщина имела право любить сама, а не быть простым объектом вожделений, и вот теперь я отказываюсь от всего, за что заплатили такую дорогую цену. Я чувствую себя предательницей! И даже хуже!

— Полагаю, в основном поколения феминисток боролись за гражданские права. Ну, знаете, голосовать, получать равную заработную плату и занимать руководящие посты.

— А любить — это что, не гражданское право? У рабов его отнимают в первую очередь.

— ...

— В масштабах большого мира.

— Муся, послушайте меня. Вы не живёте в большом мире. Никто не живёт в большом мире. Каждый живёт в очень маленьком мирке, в окружении очень немногих людей. Важно лишь их мнение. А по мнению вашей страты, Муся, с вами всё ОК.

— Вы так говорите, как будто я других людей не вижу. Как будто на луне сижу. В резервации.

— Ну. Где и каких других людей вы видите?

— ...Да просто на улице. В конце концов, кассиршу в супермаркете.

— Кассирша в супермаркете нагрубила вам из-за того, что вы феминистка?

— У меня, между прочим, на лбу не написано, что я феминистка! Но я всегда смотрю на неё и думаю, что если бы она знала, то сделала бы что-нибудь ужасное. Плюнула или зажала нос.

— Это какая-то одна и та же кассирша?

— ...Нет, кассирша вообще.

— И с чего ей зажимать нос? Вы считаете, что от вас плохо пахнет?

— Нет! Я так не считаю! Но если кто-нибудь захочет дать мне понять, что от меня воняет, ему совершенно не обязательно вонь почувствовать!

— Но почему кому-то должно захотеться именно этого?

— Наверное, есть во мне что-то такое, располагающее. Потенциальная вонючесть, образно говоря.

— Образное мышление — прямая дорога к шизофрении.

Нужно было выбирать психиатрию.

Вслед за Мусей пожаловал Нестор.

Представился он при первой встрече так: «Меня зовут Нестор». И после паузы, со значением: «Как Махно».

Я предположил, что по этому поводу мы и будем лечиться. Мало ли на свете было Несторов: Нестор-летописец, Нестор царь Пилоса, Нестор Кукольник — чем плох Нестор Кукольник? — или хотя бы Нестор Петрович из «Большой перемены». Знаменательный выбор Нестора Махно сулил долгие изматывающие часы разговоров ни о чём: природе власти, текущей политике нашего государства и сопредельных стран. Но всё оказалось гораздо хуже.

Представившись, он не спеша показал мне удостоверение и разулыбался.

— Ну и что будем с вами делать? Разоблачать или перевоспитывать?