Рассел Хобан - Лев Боаз-Яхинов и Яхин-Боазов. Кляйнцайт [litres]

Перед тем как пойти домой, он попробовал ТОЛЬКО ДЛЯ ПЕРСОНАЛА, ПОСТОРОННИМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН, ВЫСОКОЕ НАПРЯЖЕНИЕ и ХОДА НЕТ. Ключ не отомкнул ни одну из этих дверей. Он, конечно, мог бы попробовать и другие станции. Спешить некуда, главное – сам факт ключа.

Кляйнцайт сел в поезд и поехал домой. Раздумывал о том, чтоб написать на завтра одно-два новых стихотворения, теперь уютно ощущал себя под наблюдением, кто-то за ним присматривает. Прелесть. Он почитал Фукидида, добрался до страницы 32, почувствовал, что это приносит ему пользу. Не мог припомнить практически ничего из древней истории, какую учил в школе, а в университет он так и не поступил. Ему пылко не терпелось узнать, какие последствия будут у при при Эпидамне, интересно, кто же выиграет грядущую войну. Речи представителей Коринфа и Керкиры перед афинянами звучали до изумления рассудительно, но кто ж знает-то. Книга была приятной толщины, чтобы держать в руке, фрагмент росписи вазы на обложке изумителен, вертикальные белые трещины на глянцевой черной бумаге корешка знаменовали его продвижение вперед, заставляли гордиться достигнутым. А дома ждут простой стол хвойного дерева, голая комната и его свеча. Величие коснулось его, словно покалывание тумана на коже. В пластиковом пакете «Раймена» тихонько рычала желтая бумага. В кармане вместе с его ключами и тем, что дала ему Сестра, лежал новый ключ. Двери, двери!

Возможно, Шварцганг, подумал он, шагая от Подземки к своей квартире. Может, Шварцганг – эксцентричный миллионер, который устраивает ТОЛЬКО ДЛЯ ПЕРСОНАЛА для людей желтой бумаги, может, Шварцганг сам был некогда человеком желтой бумаги, а ныне стар и разбит, передал факел дальше, сам пыхтя на своей койке, лишил не справившегося Рыжебородого привилегий и послал кого-то бросить ключ в крышку Кляйнцайтова глокеншпиля. В уме Кляйнцайт увидел посвящение: «Моему другу Шварцгангу, кто…» Посвящение чего? А! Кляйнцайт моргнул в золотых окнах вечера. Поживем – увидим.

Себе на ужин он поджарил болтунью, улыбнулся при мысли о том, что его ждет желтая бумага, о том, как он тигром набросится на нее. Изнасилование. Желтой бумаге такое понравится. Рыжебородый просто не был вполне мужчиной. Он помедлил с кофе, не торопясь убрал за собой.

Кляйнцайт зашел в гостиную, потирая руки и посмеиваясь, зажег свечу, совлек с желтой бумаги хлипкий «райменовский» пакет. Желтая бумага лежала перед ним голая. Да да о да, забормотала она. Прежде никогда не так, прежде никого, как ты. Да да о да. Ну же ну же ну.

Уйма времени, ответил Кляйнцайт. Чего спешить. Он прикрыл желтую бумагу, опустошил пепельницу, положил Фукидида на простой стол хвойного дерева и стал читать при свече. Это здесь, подумал он. Когда буду готов – возьму. Чего спешить, уйма времени.

В книге флот коринфян вступал в бой с флотом керкирян на рассвете у Сиботских островов. Кляйнцайт чуял соленое утро Эгейского моря. Скамьи гребцов, вальки весел, оснастка будут холодны и влажны от росы, белая пена шипит, расступаясь перед заостренными таранами, на горизонте все крупнее полосатые паруса на рассветно-сером море. Он утратил реальность всего в напечатанных деталях, вынырнул лишь на странице 43 и обнаружил, что обе стороны приписали себе победу и воздвигли памятники на Сиботах. Кляйнцайт покачал головой, он ожидал, что в древности все было определен-нее. Буду с тобой через минуту, сказал он желтой бумаге, продолжал читать. На странице 51 представитель Коринфа сказал спартанцам:

…вам еще никогда не приходилось задумываться о том, что за люди афиняне, с которыми вам предстоит борьба, и до какой степени они не схожи с вами. Ведь они сторонники новшеств, скоры на выдумки и умеют быстро осуществить свои планы.

Так и надо, подумал Кляйнцайт.

Вы же, напротив, держитесь за старое, не признаете перемен, и даже необходимых. Они отважны свыше сил, способны рисковать свыше меры благоразумия, не теряют надежды в опасностях.

С этого мига и я так буду, сказал Кляйнцайт Фукидиду.

А вы всегда отстаете от ваших возможностей, не доверяете надежным доводам рассудка и, попав в трудное положение, не усматриваете выхода.

Вообще-то, сказал Кляйнцайт, у меня все было вовсе не худо. Я купил глокеншпиль, влюбился в Сестру, ушел из больницы, сам сегодня заработал £3.27, продал стихи.

Они подвижны, вы – медлительны. Они странники, вы – домоседы. Они рассчитывают в отъезде что-то

приобрести, вы же опасаетесь потерять и то, что у вас есть. Победив врага, они идут только вперед, а в случае поражения не падают духом. Жизни своей для родного города афиняне не щадят…