Рассел Хобан - Лев Боаз-Яхинов и Яхин-Боазов. Кляйнцайт [litres]

Нигде, сказали лица Мягти, Складча и Кришны.

– Асимптоты, – продолжал доктор Розоу, – кажутся чисто рудиментарными, у них якобы нет иной функции, нежели не встречаться с кривой, к которой постоянно приближаются. Я подобного не одобряю. Я говорю так: если не собираешься встречаться с кривой, зачем же к ней приближаться? Само собой, возникнет напряжение, и кое-кто из нас переносит его лучше, чем другие. Если же мы попробуем отклониться от напряжения, настанут изменения в оси и тангаже, пока со временем не возникнет двойная дивергенция – и вот вам, пожал-те, асимптотическое пересечение. Тогда-то люди ко мне приходят и говорят: «Боже мой, доктор, мне совсем худо, я ночей не сплю». Легко догадаться, каков мой ответ: нет асимптот – нет и пересечения.

Несомненно логично, сказали улыбки на лицах трех молодых ординаторов.

Доктор Розоу деликатно опустил взгляд, поднял свой стетоскоп, будто собирался в него петь, вновь его отложил.

– Стретта же, старина, знаете, ну – тут никуда не денешься. Быть может, мы уже не в расцвете юности, и нас гнетет не одно, так другое – и однажды утром мы просыпаемся и вдруг осознаем стретту. Со временем, видите ли, фуговая система уже с некоторым трудом разводит тему и ответ, и если вводные поступают слишком быстро, это весьма напоминает воскресную пробку на М4. А у вас непременно закупоривается стретта. А раз единственная функция стретты – регулировать поступление вводных, если у нее закупорка, она ни к чему. У вас возникает небольшая одышка, и вам кажется, будто внутри все громоздится сзади, а вы в то же время совсем не можете двинуться вперед, чтобы этого избежать. Само собой, это огорчает, не говоря уже о том, что дальше будет хуже. Я же говорю вот что: сделайте это со стреттой, пока стретта, что называется, не сделала это с вами.

Голос доктора Розоу превратился в долгий и увесистый воскресный день, сквозь который Кляйнцайт дремал, как муха в янтаре. К концу его речи настало утро понедельника – перемена не обязательно к лучшему. Кляйнцайт отдувался, и ему казалось, будто у него внутри все громоздилось сзади, а он в то же время совсем не мог двинуться вперед, чтобы этого избежать. Поразительно, как точно доктор Розоу знает, каково это, подумал Кляйнцайт. Жаль, что я с ним познакомился. Бог знает, что дальше взбредет ему в голову, а я это почувствую.

Я не знаю, сказал Бог. Я же не врач. Это между вами с Розоу. Слышать его Кляйнцайт не мог.

– Многое можно сказать как за, так и против, я думаю, – сказал Кляйнцайт доктору Розоу. Но все врачи ушли. Шторки вокруг его койки раздвинули. Верх пижамы уже на нем. Он проверил небо на предмет аэропланов. Ничего.

– Апробация, – произнес голос.

Ну что ж, можно назвать и так, подумал Кляйнцайт. Или голос сказал «апелляция»?

– Операция, – произнес голос дамы с высоким крепким бюстом у его койки. – Заполните эту форму, и можем приступать к операции.

Кляйнцайт пробежал бланк глазами:

Я, нижеоказавшийся, настоящим уполномочиваю Лазарет произвести следующие операции:

Гипотенектомия, асимптоктомия, стреттоктомия

Я осознаю, что при использовании высококачественных операционных материалов и оборудования и приложении всех усилий для удовлетворения нужд наших пациентов Лазарет не несет никакой ответственности за смерть или любой иной возможный казус.

Лицо для оповещения и т. д.

– «Нижеоказавшийся», – повторил Кляйнцайт. – Можете, конечно, так думать, но я – Господне творение в той же степени, что и все остальные. – На последнем слове голос его прервался. – Остальные, – повторил он как можно баритональнее.

– Батюшки, – произнесла дама, – да ведь никто вас и не считает, я уверена.

Кляйнцайт протянул ей бланк, ткнул в слово.

– Нижеподписавшийся, – сказала она.

– Здесь не это напечатано, – ответил Кляйнцайт.

– Мама родная, – сказала дама. – Вы правы, они в слове ошиблись. Здесь должно быть написано «нижеподписавшийся», знаете. По-юридически, вроде как. – Ее большой крепкий бюст возлежал под хорошим углом, чтобы на нем порыдать. Кляйнцайт не заплакал.

– Я бы хотел чуточку поразмыслить над этим, прежде чем подписывать, – произнес он.

– Как угодно, голубчик, – сказала дама с бюстом и вернулась в Администрацию.

Ну? – спросил Кляйнцайт у Лазарета.

Тот ничего не сказал, не отпустил ни единой колкости, замечания или злобной шутки. Огромный Лазарет, больше любого неба, серолицый, каменноликий в грубой тюремной робе, сумасшедший дом, Том из Бедлама. Лазарет ждет, обходит дозором свой бедлам в толстых сапожищах. Лазарет безмолвствует, исполинский, с толстыми пустыми ручищами.