Катя Миллэй - Море спокойствия

Эйдан Рихтер находится под арестом, но ни его, ни мой адвокат не разрешают мне с ним поговорить, хотя тот и признал свою вину. А может, тут уже и говорить не о чем. Я достаточно узнала о причине поступка Эйдана Рихтера. О том, что произошло в тот день. Он пришел домой. Обнаружил мертвое тело брата. И эта реальность оказалась для него настолько невыносимой, что его разум помутился. Говорят, у него случился нервный срыв. Знаю, такова была защитная реакция, но не желаю ничего слышать об этом. Не желаю понимать. Потому что этому нет оправдания. Я не могу простить. И не прощу. Однако моя ненависть уже не будет столь ярко выраженной, как раньше. Эйдан Рихтер, как и я, оказался не готов к тому дерьму, которое подбросила ему судьба. Он тоже сломался – только иначе. Мне кажется, все то, во что я верила последние три года, – не такая уж правда. Словно я смотрела на мир сквозь стекло, покрытое пылью моего собственного восприятия, и не видела того, что реально. Прежде для меня существовало только черное и белое, зло и его противоположность. И в этом заключается самое трудное – распознать истину.

Около двух лет с тех пор, как ко мне вернулись воспоминания, в моей голове сидел образ зла, и у него было его лицо. Все это время я планировала, как причиню ему боль, и считала, что имею на это полное право, потому что это мой долг. Но стоило мне приехать за ним в Брайтон, как меня одолели сомнения, что я смогу отомстить. Я сидела на земле. Под деревьями. Там, где он меня избивал. И ждала. Ждала нужные слова. Ждала смелости. Ждала решимости. Но я ждала слишком долго; все это он тоже забрал у меня.

После той встречи на выставке я его больше не видела. Мне так и не представилась возможность заставить его выслушать меня. На вынесении приговора, когда оно состоится, мне позволят высказаться. Но я так и не решила, стану ли говорить. Знаю, еще многое нужно сказать, но уже не понимаю, что именно. Бывают даже дни, когда я скучаю по молчанию.

Иногда я размышляю, что сталось с той настоящей русской девушкой, за которую меня приняли в тот день. Слышала ли она о том, что случилось, и знает ли, какую роль во всем этом сыграла одним своим существованием?

Однажды днем мне звонит Джош, и я признаюсь ему, что устала вечно злиться – и это еще мягко сказано.

– Так не злись, – говорит он, как будто это самое логичное решение на свете. Возможно, так оно и есть.

– Но ведь отсутствие злости не говорит о том, что все нормально? Не значит, что я закрыла глаза на случившееся?

– Нет. Это значит, что ты его приняла. – Он медленно вздыхает. – Я не утверждаю, что ты не должна злиться. Ты должна быть в ярости. У тебя есть полное право испытывать гнев. – На мгновение он замолкает, а когда вновь говорит, его голос звучит тихо, каждое слово звенит от напряжения. – Я ведь тоже его ненавижу. Ты не представляешь, как сильно я хочу его убить за то, что он с тобой сделал. И если бы это могло хоть как-то облегчить тебе жизнь, я бы так и поступил. Так что не думай, будто я считаю твою ненависть неоправданной. Но ты всегда хотела иметь выбор. Сейчас он у тебя есть, и я хочу, чтобы ты выбрала счастье. Знаю, это звучит глупо. Возможно, даже кажется самым немыслимым желанием на свете, но я все равно этого хочу. Солнышко, он ведь лишил тебя дурацкого пианино. Но не забрал всего. Взгляни на свою левую ладонь. Скорее всего, она сейчас сжата в кулак, ведь правда?

Мне и не нужно смотреть. Я и так знаю. И он тоже.

– А теперь раскрой ее и отпусти.

И я отпускаю.

Я думаю о том дне, когда умерла, и об истории, что рассказал Джошу его дедушка, а потом три дня спустя пишу письмо Эйдану Рихтеру. Не знаю, когда ему позволят его прочитать.

«Меня зовут Эмилия Уорд.

В пятнадцать лет я начала составлять список того, что никогда больше не сделаю. Мне никогда снова не стать пианисткой из Брайтона. Я никогда не рожу ребенка. Никогда не смогу идти по улице средь бела дня, не оглядываясь и не ожидая, что меня кто-то может убить. Мне никогда не вернуть месяцы жизни, ушедшие на восстановление, проведенные в больницах, а не на выступлениях и в школе. Никогда не вернуть годы, потраченные на ненависть ко всему человечеству, в том числе к самой себе. Никогда не забыть значение слова «боль».

Я понимаю, что такое боль. Понимаю, что такое ярость. И этим даром понимания я обязана тебе. Ты тоже это понимаешь. Последние три года я презирала человека, который сделал это со мной, который украл у меня жизнь и забрал мою личность. А тем временем научилась презирать себя. Последние три года я подпитывала свою ярость, пока ты избавлялся от своей.