Уильям Сароян - Повести и рассказы

Книги были изданы, но критики едва удостоили их вниманием, что не беда, конечно, и ничего особенного не значит, кроме того, впрочем, что заработок с них оказался не больно велик, явно, можно сказать, недостаточен. Они, эти книги, не имели успеха, но с течением лет каждая из них набирает силу, издается в разных издательствах и на разных языках, каждая из них находит новых читателей. Возможно, они относятся к числу тех моих произведений, которые подразумевает автор письма, говоря о том, что я написал кучу никчемного, но как бы то ни было одно истинно — обе книги, им не упомянутые, обе книги, написанные тогда же, когда и история о парне с тигром, если мерить их мерой того, что способен был сделать я, это фактически хорошие книги.

Так вот, к сведению автора письма, а, может быть, также и молодых писателей, имеет смысл поведать, как я работал в то время, как вытащил на свет три книги в течение всего лишь месяца в 1950 году.

Во-первых, о месте, где я работал. Это был кабинет в моей собственной квартире в доме, который я построил для моей матери в 1939 году. Место скопления моих книг, рукописей, корреспонденции, всякой всячины. Отличная просторная рабочая комната. Полки, уставленные книгами, от пола до потолка, первоклассная пианола, радио-проигрыватель, камин. Старый дубовый рабочий стол. Он у меня был с тех пор, как я впервые сюда въехал — тогда я соскреб с него пять-шесть слоев краски и превратил его в хороший на вид, очень чистый стол с очень ровной поверхностью, на которой удобно расположилась пишущая машинка. Я почистил свою машинку и вставил новую ленту. Я купил две пачки писчей бумаги. У писателя должен быть хороший рабочий стол, хорошая машинка и вдоволь бумаги.

Как я уже сказал, писать мне совсем не хотелось, но я знал, что должен, и стал готовить себя к тому. На самоподготовку много времени не потребовалось. По существу, хватило одного дня.

Мне не только совсем не хотелось писать, но и совсем, похоже, нечего было сказать, однако и это отнюдь меня не тревожило, ибо если уж писатель приготовился, если он настроил себя на работу, то, о чем стоило бы сказать, само возникнет, само представится, потому что фактически существует лишь один всеобщего рода предмет, о котором призван сказать любой писатель: о нас. То есть, кто мы такие есть и как мы живем и как нам это нравится или не нравится.

Когда все уже было в порядке, я затопил камин и, сев перед ним, стал смотреть на огонь. От огня я много чего перенял. Топливом мне служило найденное на холмах напротив дома: обломившиеся, упавшие ветви эвкалиптовых деревьев, сучки, пенечки, сухие прутья и листья. Я беспрерывно курил весь день и весь вечер. Я был не то чтобы на грани ярости, я уже в нее впал, не то чтобы мог взбеситься, но уже был бешеный, и вместе с тем, однако, я был в равновесии и целости, сидел в своем кабинете и любовался своим огнем. Я поддерживал огонь с его языками и шумом в течение пяти-шести часов, после чего где-то в час или два ночи я поднялся с места и стал потряхивать и крутить во все стороны головой, потом минут десять разминал руки-ноги, чтобы поживей заходила кровь, потом забрался под душ, отмылся от ядов моей жизни, очистил от них кровь, смыл с себя вместе с потом, после чего помолился, как делают это противники, прежде чем ударит гонг к первому раунду боя, но только я не перекрестился, а просто сказал: «Будь со мною, если же быть со мною не можешь, если не можешь помочь, тогда всего только не мешай, и буду тебе благодарен». Я залез в совершенно ледяную постель, взял книгу, лежавшую на ночном столике, почитал с полчаса и потом уснул. Проспав четыре часа, я встал, снова принял душ, снова, как и перед сном, поразмял руки-ноги. После этого я поднялся наверх, выпил три чашки черного кофе без сахара, и теперь уже пора было начинать. Я спустился вниз, сел за рабочий стол, вставил бумагу в машинку и начал первую повесть — начал с чего попало, сказав себе, что на первую главу дается не более двух часов. Сделав свою работу, я хорошенько почистил зубы, чтобы прогнать изо рта дурной привкус и дух множества выкуренных сигарет, вышел из дому, спустился по косогору вниз и не торопясь двинулся к расположенной неподалеку публичной библиотеке. Там я просмотрел с десяток журналов — занятие это по душе мне, когда я пишу, когда я поглощен чем-то неясным, что вскоре станет, по всей вероятности, ясным. Покинув библиотеку, я погулял по улицам, по «деревне», как я называю этот район Сан-Франциско, и я купил у пекаря свежий хлеб, неразрезанный, и потом еще яблок в бумажном кульке, и не торопясь возвратился домой, где выпил еще две чашки черного кофе, спустился к себе в комнату, сел за стол, вставил новый лист бумаги в машинку и начал писать теперь вторую повесть, и на сей раз дав себе два часа на то, чтоб закончить главу первую.