Маартен 'т Харт - Полет кроншнепов

Я снова стоял у окна в школьном коридоре, откуда впервые увидел ее. Был сентябрь. Мне хотелось убежать, спрятаться в классе и закрыть лицо руками. Она выехала из-за угла, в точности как раньше, но сейчас на ней был темно-зеленый жакет и коричневая юбка, в которых она казалась еще моложе. Ни расстояние, ни оконное стекло, разделявшее нас, не помешали мне разглядеть знакомый густой румянец, покрывавший ее щеки.

Через месяц учитель родного языка попросил меня возглавить редколлегию школьной стенгазеты, потому что, как он сказал, у меня хорошо получались сочинения, и, прежде чем я успел отказаться, он уже перечислял фамилии тех, кому предстояло работать под моим началом. Она вошла в этот список. Было назначено первое заседание редколлегии. И вот я и еще несколько ребят остались как-то после уроков в опустевшем классе. Сейчас все произойдет, я впервые смогу быть с нею рядом. Это был поистине грандиозный скачок вперед, настолько ошеломляюще невероятный, что я испугался, придет ли она вообще. Когда она вошла и поздоровалась со всеми, лицо ее заливала краска смущения.

Я впервые услышал ее голос, более низкий, чем я предполагал. Она устроилась у окна напротив меня, так что я мог видеть только очертания ее головы в темных кудрях, освещенных осенним солнцем. Она сидела тихо и безмятежно, сложив перед собой руки на крышке стола. Мы читали вслух наши заметки, а она слушала, и, о счастье, кроткая, добрая улыбка неожиданно осветила ее лицо, когда я дошел до какого-то смешного места в своей статейке. Сама она не подготовилась к выступлению и, извинившись перед всеми, сказала, что у нее ничего не получается.

Мы еще долго спорили о достоинствах и недостатках принесенных заметок, она не принимала участия в обсуждении и молчала, полуотвернувшись к окну, отчего продольные морщинки возле носа обозначились еще более резко. На ее лице я вижу застывшее раздражение и не выдерживаю:

— Давайте скорее.

Она удовлетворенно кивает, и я чувствую, как кровь ударяет мне в лицо.

За окном густеют сумерки, когда мы покидаем класс; она идет в свою раздевалку, рядом с ней наш главный редактор. Он галантно помогает ей надеть пальто. Почему же я не догадался это сделать? Она спускается по лестнице в подвал, где стоят велосипеды, и поворачивается к нам. Я вижу ее лицо в полумраке.

— Вообще можно было и раньше закончить, а то затянули до самого вечера.

— Марта, разве я тоже тянул? — Я стоял наверху, на целых десять ступенек выше, и это придало мне храбрости. Мое сердце бешено заколотилось, но не столько оттого, что я отважился спросить ее о чем-то, что имело отношение ко мне, сколько оттого, что услышал звук своего голоса, произнесшего вслух ее имя.

Она приподняла голову, но повернула лицо чуть в сторону от того места, где я стоял, и смотрела как-то мимо меня.

— Ну… — В наступивших сумерках я различал ее неподвижную фигурку в красном пальто, мне было видно, как ее лицо вспыхнуло румянцем. — Как-то…

Внезапно она резко повернулась и исчезла, хлопнув дверьми. Вскоре ее торопливые шаги смешались с гулким эхом.

Утром после третьего урока у нас двадцатиминутная перемена, всем предписывается выйти во двор на свежий воздух, а к нарушителям заведенного порядка применяются суровые меры. Но я обычно прячусь в туалете и пережидаю там, пока помощник директора — я хорошо изучил его тяжелую размеренную поступь — пройдет по всем классным комнатам и коридорам и проверит, не остался ли кто в помещении, тогда я пробираюсь в коридор второго этажа, к окну. Отсюда мне хорошо виден школьный двор, веселящиеся ребята, но меня не тянет к ним. Она всегда ходит с одной и той же девочкой, та выше ее ростом и обычно идет чуть впереди, потому что не может приспособиться к ее неспешному, неуловимо-плавному шагу. Иногда она заливалась смехом, но тут же, смутившись, наклонялась вперед, сжимала маленькие кулачки и закрывала ими лицо. Отсюда, из окна второго этажа, ее фигурка казалась крошечной, но она возвышалась над всеми, была центром, вокруг которого площадь медленно совершала свои круги. А она замирала на месте, я не отрывал от нее глаз, и каждый день площадь вокруг нее проплывала одиннадцать раз.

Только не всегда мне удавалось подолгу стоять на своем наблюдательном посту. Бывало, помощник директора или кто-то из учителей заставали меня у окна, тогда волей-неволей приходилось спускаться во двор. Но там я не знал, чем себя занять, и принимался ходить по кругу, а если делаешь это в одиночку, то уже нельзя прохаживаться не спеша, у одинокого странника всегда есть цель, поэтому он просто вынужден идти быстро. Что я и делал, но в направлении, противоположном общему, с единственным желанием видеть ее. Однако, чтобы видеть ее часто, одной скорости было явно недостаточно, и я принимался выделывать замысловатые виражи по школьному двору, зато теперь я мог проходить мимо нее по три раза за один круг. Тридцать три встречи! Наверное, прибавь я шагу, можно было бы видеть ее еще чаще, но это лишнее, потому что в промежутках у меня остается ровно столько времени, чтобы мало-мальски прийти в себя после неловкого взгляда, брошенного вскользь на ее лицо, по которому, когда она улыбалась, пробегало неожиданно много маленьких морщинок. Но еще более странным, чем это мое наблюдение и редкие случаи, когда она, рассмеявшись, прятала лицо за сжатыми кулачками, было то, что во время прогулки она постоянно держала руки со сплетенными пальцами за спиной. Ни одна из девочек на школьном дворе не делала так.