Маартен 'т Харт - Полет кроншнепов

Учитель нидерландского вызывает меня.

— Назовите лучшую книгу Симона Вестдейка.

Я понимаю, что сейчас моя очередь отвечать в той же шутливой манере, как здесь заведено.

— «Последний шанс». — Я смотрю прямо в глаза Марты.

Класс хохочет. Совсем не обязательно, чтобы твои ответы были на самом деле остроумны, просто всем сейчас весело, достаточно любого, самого незначительного повода, и смех вспыхивает с новой силой. Я чувствую, как кровь приливает к щекам, я смотрю на нее, я ничего не могу поделать с собой, она только улыбается, опускает глаза, а в следующее мгновение, откуда ни возьмись, появляется человек и, вклинившись между ею и мной, фотографирует ее группу. Во что бы то ни стало я должен заполучить этот снимок. И негатив тоже. Я закажу тысячу копий, тысячу увеличенных портретов, я развешу их дома, в моем кабинете, в моей теплице. Я уже словно вижу эту фотографию и продолжаю смотреть на Марту, я стараюсь подыскать самые остроумные ответы на вопросы учителя. Мне разрешают сесть, она смотрит в мою сторону, и в ее взгляде, ровном и дружелюбном, нет ни тени укора или неприязни.

Уроки заканчиваются, я брожу по школьным коридорам, но ее нигде нет. Вот столовая. Она там разговаривает с женой Йохана Костера, который сидит рядом. Я подхожу ближе. Йохан отправляется за кофе, его жена отлучается в туалет, и я снова остаюсь наедине с ней.

— У тебя есть пианино? — Я не знаю, о чем бы еще спросить.

— Пока нет. Но скоро должны привезти. Мы понемногу рассчитываемся с долгами.

— А что за инструмент?

— Старый немецкий рояль. Черный, но мы хотим перекрасить его в белый цвет.

— Да, но белый рояль не так-то легко продать?

— Так мы и не продаем, а покупаем, — отвечает она со смехом, — это подержанный инструмент, неужели ты подумал, что нам по средствам новый? А сам ты играешь?

— Нет, я собираю пластинки.

— Конечно, классику?

— Да.

— Классика — это не все, есть и замечательная поп-музыка.

— Что же ты станешь играть на своем немецком рояле?

— Мендельсона, Моцарта, Брамса. У Брамса столько грусти. Ну… знаешь, а у меня при себе фотография детей. Подержи, пожалуйста, сумку, сейчас достану. Вот, полюбуйся.

На снимке маленькие мальчик и девочка. Они совсем не похожи на свою мать. Марта на заднем плане. На фотографии ее просто не узнать, как будто некто взялся нарисовать ее портрет, плохо представляя себе, как она выглядит. Тем временем возвратились Йохан с женой.

— Марта, какие прелестные ребятишки! — Восторгам их нет конца.

— Правда?

— А фотография мужа у тебя есть? Никогда его не видела.

— А Маартен видел, — говорит Йохан. — Правда?

— Да, — бросаю я небрежно.

Я мысленно вижу грузного брюнета, с усиками. С какой легкостью, однако, я вспомнил этого человека, хотя видел его всего один раз. Фотографии мужа у нее по счастливой случайности не оказалось. Она просит меня принести ей кофе и что-нибудь перекусить. Но буфет разобрали почти весь, так что мне достается последний бутерброд с ветчиной.

— Половина — твоя, за то, что ты такой заботливый. Вот разделаюсь с ним и побегу домой, мне бы не хотелось оставлять детей надолго одних.

Теперь я даже могу понаблюдать, как она ест. Временами она поднимает на меня глаза, улыбается светло и мудро. Догадывается ли она, что сейчас творится у меня на душе?

— Что ж, Маартен, до встречи.

— До свидания, Марта.

Как странно и церемонно звучат наши имена, но я знаю, что придет день, когда и это я буду вспоминать с грустной радостью. Второй раз в жизни я пожимаю ей руку и осмеливаюсь взглянуть прямо в глаза. Она внимательно смотрит на меня, в дружелюбно-ироничной улыбке ее глаз я угадываю теперь молчаливое сочувствие.

Весна была уже в полном разгаре, и стебли мать-и-мачехи сгибались под тяжестью пушистых венчиков. На некоторых растениях черенки уже надломились, их пышные плюмажи лежали прямо на дорожке — не обойти. Как странно все устроено: цветущее живое растение способствует своей же гибели и тут же закрывается от света белого гигантскими листьями. Стояла весна с непроходящими туманами над водоемами, и солнце скупо прорывалось лишь в тех местах, где плавали гнезда чомги, эта весна источала одуряющие запахи, и я, отойдя уже далеко от жилья, где кончалась бечевая дорожка, останавливался, глубоко втягивая в себя свежий воздух, и неожиданно вздрагивал, застигнутый врасплох ее дурманящими ароматами. В то утро ветер все время дул мне в спину, так что весеннее дыхание я чувствовал до самого школьного двора. Благодаря попутному ветру я пришел в школу намного раньше. Болтаться до уроков на дворе мне не хотелось, и я поднялся прямиком на второй этаж. И тут увидел Тео. Он стоял неподалеку от нашего класса возле окна, выходящего на полупустой школьный двор; от стекла на него падали слабые отраженные лучики, высвечивая лишь веснушки на его лице и рыжие волосы. Что ему здесь надо? Что могло так привлечь его внимание? Я незаметно подошел к нему сбоку и проследил направление его взгляда. Может быть, он ждет кого-то? Его руки, опущенные в карманы брюк, находятся в беспрерывном движении, он переминается с ноги на ногу, не останавливаясь ни на секунду. Из-за угла один за другим появляются ребята на своих велосипедах, они пересекают двор, но не они интересуют его. Мне показалось, что он пристально следит именно за этим углом, и действительно: в тот самый момент, когда из-за угла показались две девочки на велосипедах, Тео оживился. Девочки, подъехав к тому месту, где начинался школьный двор, сразу, как полагается, сошли с велосипедов — чего не сделали почти все остальные — и через всю площадку направились к входу, придерживая их за руль почему-то обеими руками. Впрочем, все девочки водят велосипед именно так.