Жорж Старков - Анархо

— Может, проведешь? А то дорого.

— Конечно, мам. Конечно…

Бэкхем не любил врать. Шёл по утопающим в молодом осеннем золоте улицам и ощущал эту нелюбовь всем трепещущим молодостью нутром. Московский театр… Готовимся… Конечно… Очередная ложь уныло поскуливала где-то в набитом гречей желудке. Поскрёбывала, ворочалась… Но не так, чтобы слишком уж беспокойно. Свыклась с постоянным обиталищем, а Бэкхем свыкся с ней. Не любил, но терпел. Всё как в большинстве российских семей…

Снежный ком безобидной, но неприятной лжи начал скатываться год назад. Случайно проговорился родителям, что получил первую зарплату. Точнее долю, как напарник Барбера, от ремонта одной из квартир. Когда те начали допытываться куда же устроился их сын, он не нашёл ничего лучшего, чем сказать: «В театр». Видя, как родители непонимающе переглядываются, добавил, что, конечно же, не лицедеем, а помощником художника сцены. По сути, выдуманная деятельность мало чем отличалась от реальной. Тот же декор, только там, где живут реальные люди, а не персонажи нафталиновых пьес.

Сейчас Бэкхем понимал, что скажи он правду, никто бы не осудил. Но в тот момент непонятной растерянности, показалось, что отцу-доценту и матери-врачу станет стыдно, что их чадо выросло в обычного шабая. Тогда перед глазами даже встала комичная картинка, как он стоит у рынка с табличкой на груди, с перечислением скромных умений по наведению ремонтного марафета, а родители проходят мимо отводя умные интеллигентные глаза. Конечно, такого не могло быть даже в теории — все заказы находил Барбер, но тогда отчего-то стало стыдно. А теперь было стыдно из-за глупости годовалой давности. Хотя, родителям было приятно. Они не без гордости рассказывали знакомым, что сын работает в театре, иногда даже опуская слово «помощник», оставляя лишь «художник сцены».

С чуть стыдливыми мыслями пролетело и расстояние: четыре относительно тихие улицы, два зудящих водительским нетерпением перекрёстка, небольшой пустынный сквер. Бэкхем уже раздумчиво втянулся в серость подъезда и поднимался по лестнице, как мимо него, бочком, чуть коснувшись крепкой грудью, просочилась девица. Парень на секунду завис, опомнился, крикнул в след: «Оксан, ты?» Ответа не последовало, и он, чуть озадаченно пожав плечами, двинулся дальше.

— Слушай, ты с женой пришёл, что ли? — едва переступив порог массивной стальной двери, вопросил Бэкхем, кивая на скучную серость подъезда.

— Чего? — не понял Барбер, лениво поправляя перекрученные подтяжки рабочего синего комбинезона. — Она с малым уже в Абхазии греется.

— Да? — удивлённо приоткрыл рот Бэкхем. — А там…

Он не закончил. Глупостью коровьих глаз глянул в подъезд, чуть дёрнул плечом, словно сгоняя шкодливого чертёнка, наведшего дурноту миража.

— Ну, что? — Бэкхем, наконец, на силу отогнал от себя пустоту бесплотной раздумчивости. — Сегодня обои дерём и ванную крушим?

— Не крушим, а аккуратненько, стамесочкой… — Барбер назидательно поднял вверх указательный палец, а после изобразил, как этой самой стамесочкой следует подковыривать дорогую плитку. — Я нашёл кому потом наш «лом» загнать. Надо будет только Шарика ангажировать, с его «бобиком»…

Шарик деловито всматривался в незлобные пасти крошечных вышитых крокодильчиков. Усевшиеся на груди фирмовых поло пресмыкающиеся блаженно щурились и даже, казалось, кокетливо подмигивали. Шарик трепетно погладил одного, умастившегося на почти крахмальной белизне. Другого, вцепившегося лапками в праздничную бордовость.

— Так и будешь с ними в гляделки играть? — хмыкнул Лидс, кивая чуть заострившимся от нетерпеливости подбородком на распластавшиеся на длинном пассажирском сидении шмотки.

— Я любуюсь, — как всегда, откровенно пояснил Шарик. — У меня настоящих «La Coste» никогда не было.

— Ну, теперь будут! Налюбуешься ещё… Меряй давай! — сварливо торопил Лидс.

— Ты что, спешишь?

— Блядь, Вова, — с почти детской непосредственностью заглянул Лидс в спокойные и благостные глаза товарища, — в мире есть гораздо более увлекательные занятия, чем смотреть, как ты майкам глазки строишь! Я тебе больше скажу — любое занятие кажется увлекательнее!

Лидс и впрямь вовсе не спешил. Однако, его искренне раздражала блаженная неторопливость товарища и желание делать сакральные лишь для него одного моменты невыносимо тягучими. В эти мгновения совершенно явственно чувствовалась разность самого чувства жизни. Лицом к лицу вставали стремительность и размеренная неторопливость.