Александр Каневский - …а бес в ребро!

– Да, да, всё это правда, – перебил он ее, – я повел себя подло, но я не мог потерять тебя, не мог!.. Я знал о твоем намерении уйти, у меня не было другого выхода. Признание в любви, ссылки на прожитую жизнь, на общую дочь, внука – всё это бы мне не помогло, твое решение было непоколебимо. Оставалась последняя надежда – на твое благородство, и она оправдалась: зная тебя, я не сомневался, что ты легко уйдешь от процветающего, но никогда не бросишь умирающего. И я не ошибся. И я не раскаиваюсь. И я счастлив, что ты не ушла к другому.

– И ты думаешь, что я смогу тебе это простить?

– Нет! Я знаю, что ты меня презираешь и, может, даже ненавидишь, но я смогу видеть тебя, хотя бы издали, хотя бы не каждый день… И буду знать, что ты где-то рядом… Нет, я не стану тебе мозолить глаза – я перееду жить в свой офис… Не откладывая, сегодня же, сейчас… Вот только возьму самое необходимое.

Он принес дорожную сумку и стал поспешно запихивать в нее одежду из шкафа, приговаривая:

– …Брюки, пару рубашек, трусы, безрукавку…

– И любимое сало не забудь, – подсказала Светлана.

– Спасибо, что напомнила!.. Ты такая заботливая… Господи, как я тебя люблю!

– Господи, как ты жалок и противен! – выдохнула она и ушла в другую комнату, закрыв за собой дверь.

Он удовлетворенно потер ладони и произнес:

– Фу-у!.. Самый тяжелый этап пройден. А дальше – будем посмотреть!

Взял сумку и вышел из квартиры.

Вечером в своем кабинете Август Львович беседовал с Марком.

– …Но Роза уже успокоилась?

– Наоборот! Она стала пить. Напившись, начинает стонать, плакать, ругаться… Мне приходится затыкать ей рот самым для нее приятным образом. После чего она затихает и засыпает. А я лежу с открытыми глазами, не могу заснуть или погружаюсь в тяжелый сон, где меня зовет к себе Светлана… Не могу без нее! Ночью снится, как ее обнимаю, днем пишу ей письмо, назначаю свидание, в конце разрываю его на клочки. Тоскую страшно! Но снова уйти из семьи – не могу.

– Ты напоминаешь мне кашу-размазню с торчащим членом.

– Но я и вправду не могу без нее!

– Стоп! Меняем тему разговора.

Август вынул из папки несколько страниц, заполненных текстом.

– Готовлю доклад для выступления на встрече с русскоговорящими репатриантами. Вот, послушай… – И стал читать:

– В первые годы моего пребывания в Израиле я часто слышал: «Мы приехали нищими, мы ничего не смогли провезти сквозь таможню…» Неправда! Мы приехали очень богатыми. Мы привезли с собой душевную щедрость и широту характеров, умение поделиться последним. Мы вывезли свой безумный и прекрасный российский образ жизни, когда к другу с бутылкой водки и с банкой соленых огурцов можно ввалиться поздним вечером без всякого предупреждения, и друг не удивится, а обрадуется – он тоже из России. Тель-авивские кухни уже превратились в московские, где до поздней ночи кипят страсти и решаются судьбы государств…

Марк прервал его:

– Добавь еще: и мы привезли с собой наивную доверчивость, верили газетам, верили обещаниям правителей и растерянно, по-детски, удивлялись, когда нас обманывали. И постепенно начинали понимать, зачем в Израиле такое количество адвокатов и врачей.

– По-твоему, зачем?

– Чтобы судиться, потом лечиться и снова судиться. Я давно это понял.

Август рассмеялся:

– Ты – умный мальчик. Спасибо. Я это впишу в доклад.

– Я уже старый мальчик. Поэтому мне обидно, что мы не смогли избавиться от хронических болезней того общества, той жизни, из которой вырвались и удрали.

– Что ты имеешь в виду?

– Начнем с малого. Уже можно видеть, как здесь на бульварных скамейках распивают «на троих»; уже на улицах звучит российский мат; уже в подъездах и на заборах можно прочитать знакомое и родное слово из трех букв, похожее на порядковый номер ХVII съезда КПСС.

Август Львович хлопнул его по плечу:

– Умница! Меня это тоже огорчает, и мое восприятие действительности всё больше обостряется. А знаешь, что его обостряет? – Он помолчал и произнес: – Наступление старости.

– Ты – крупнейший академик-психолог. Сформулируй мне, что такое, по-твоему, старость?

– Для этого не надо быть академиком. Старость – это возраст потерь. Пустынная гавань в конце пути. К старости мы теряем друзей, подруг, однокашников. Одни уходят физически, другие – душевно. А новых уже не приобрести, потому что к старости мы усталы и бескомпромиссны. Усталость порождает отсутствие времени для общения: не хочется никуда идти да и нет желания кого-то принимать. А если всё же удается пообщаться, вступает бескомпромиссность – разрушительная сила всех добрых отношений: учим, даем советы, раздражаемся, если кто-то ведет себя не так, как мы… И наступает одиночество.