Роберт Ирвин - Алжирские тайны [litres]

Нунурс тяжело вздыхает:

– Да, эта женщина несомненно заслуживает смерти.

И все же атмосфера остается напряженной. Кажется, Нунурс по-прежнему подозревает, что я разделяю убеждения Шанталь. Однако он очень наивен, а разговаривать с человеком, с которым у меня так мало общего, скучно. Скучно просто сидеть и болтать о том о сем, убивая время. Мне не терпится покинуть эту убогую квартирку и заняться настоящим делом.

Наконец, вскоре после того, как бестолковый разговор, исчерпавшись, перешел в гнетущее молчание, входит Жаллу. Он пребывает в прекрасном расположении духа, и они с Нунурсом тотчас принимаются беситься. Жаллу дурачится, делая вид, будто он тоже чемпион по боксу, и они скачут по комнате, с воплями нанося и отражая удары. Сафия и не думает открывать глаза, да и мне надоело это ребячество. Чувства юмора я уже лишен. Впрочем, сейчас оно мне ни к чему. Как можно смеяться в стране пыток и смерти? В конце концов Жаллу, шатаясь и судорожно глотая воздух, подходит ко мне и делает не слишком удачную попытку похлопать меня по спине.

– Эй! Привет! Значит, сегодня утром вы убили офицера, вашего соратника! Браво! Вам уже пора вести счет своим убийствам – делать пометки мелом на какой-нибудь стене.

– Это не убийство, – говорю я ему. – Это было обязательное устранение врага народа.

– Ну и ну! Что за вздор! Человек спокойно лежал в своей постели, а вы его убили. Сестры с криками носятся взад и вперед, вся больница в полнейшем смятении. Что же это, как не убийство?

– Это нельзя назвать убийством. Вы же способный студент, Жаллу. Надеюсь, вы поймете то, что я сейчас скажу. Выслушайте меня, пожалуйста. Не так-то просто найти язык, чей словарный состав, да и сам грамматический строй еще не присвоили себе угнетатели, стоящие у власти. Нам нужен язык, в котором слова не всегда приводят к умозаключениям, характерным для империалистов и либералов. По этой причине мы придаем новые значения таким словам, как «демократия», «мир», «насилие» и «обязательное исполнение народной воли». Эти слова не принадлежат ни алжирцам европейского происхождения, ни де Голлю, ни Соединенным Штатам, ни сионистам. Они принадлежат народу. Сегодня в больнице я исполнил волю народа. Я никого не убивал.

– Не сомневаюсь, что вы придали новые значения и таким словам, как «ложь» и «глупость».

Но при этом Жаллу нервно хихикает. На самом деле он не хочет со мной ссориться. Жаллу – способный молодой человек, возможно даже интеллектуал, но, как и Рауль, он не производит на меня никакого впечатления. Я не интеллектуал, зато я – марксист, а марксизм – это мощная машина, вырабатывающая идеи. Она формирует за меня мое мнение по очень широкому кругу спорных вопросов, дабы я мог более или менее на равных беседовать с какими-нибудь Жаллу или Раулем и был уверен в неуязвимости своей идеологии.

– Убийство того офицера было проверкой, подтвердившей, что я – тот, за кого себя выдаю? – спрашиваю я, собравшись с духом.

– Разумеется, но кровь нам действительно нужна, а они ее не дают. Приходится брать самим. – Помолчав, Жаллу продолжает: – Ну что ж, пора решать, что делать с вами и этой вашей барышней.

Я хожу взад и вперед по комнате, нервно затягиваясь сигаретой через свой нелепый мундштук. Я молилась на коленях, обращаясь к Богу Франков за наставлением, но наставления не последовало. Меня терзают дурные предчувствия. Назревает нечто ужасное. Стоит мне только схватить Филиппа, как многие мои опасения сразу рассеются. Мне известно – пришлось допросить Зору, – что Филипп наверняка уже связался с Тугрилом. К сожалению, на основании умело состряпанных Филиппом разведывательных данных невозможно понять, кто такой Тугрил. Когда я настигну Филиппа, он поплатится за то, что бесцельно таскал нас за собой через весь Алжир. Он будет стоять передо мной на коленях и молить о пощаде. Когда я вспоминаю о том, как обманывала его в постели, меня разбирает злорадный смех.

Нет, это бесполезно. Я невольно превратил все это в пародию. Мои попытки проникнуть в мысли Шанталь кажутся мне жалкой детской фантазией, ведь, как сказано у Ленина, «мечтать надо, но лишь при условии, что у вас есть возможность верить в свои мечты». «Надо знать образ мыслей противника» – вот мой неизменный девиз, но о том, что творится в мыслях Шанталь, я не имею ни малейшего представления, да и, как выяснилось после инцидента на совещании по безопасности, никогда не имел. Отчасти проблема в том, что еще никогда моим противником не была женщина. И в Сен-Сире, и в Индокитае, и в Алжире я жил в мире мужчин. Дело не только в Шанталь, но и во всех женщинах в целом. Я не имею никакого понятия об их складе ума. Проникнуть в мысли женщины вообще нелегко, но в данном случае возникают дополнительные трудности. Шанталь не принадлежит к моему сословию. Де Серкисяны – богатые буржуа, даже, по-моему, плутократы. Еще никому не удавалось переступить границы классового сознания. Окончить Сен-Сир – еще не значит автоматически получить допуск к умонастроениям высшего общества. Шанталь – не только представитель противоположного пола и другого сословия (к тому же она моложе меня), она вдобавок фашистка. Каким образом мыслят фашисты?