Эльке Шмиттер - Госпожа Сарторис [litres]

Когда он пришел в большой сарай, мы оказались наедине в теплой полутьме, где пахло сеном и кожей и немного – средством для уборки. Экипажи были подписаны, там стояла даже свадебная карета, а еще фургон для перевозки скота и открытый прицеп из дерева; сюда просто стащили ненужное со всех окрестностей. Периодически слышались чьи-то шаги по гравию, вдалеке играли дети; мероприятие было в самом разгаре. Я прислонилась к коляске и ждала его, а когда он оказался рядом, поцеловала и изо всех сил прижалась к нему; почувствовала, как его губы стали мягкими и уступчивыми; мы утонули в том поцелуе, который длился и длился; когда я снова открыла глаза, его взгляд затуманился; снаружи сарай обошла группа людей и направилась к входу. Я взяла его за руку и потянула за собой к большой черной карете; открыла дверцу, залезла внутрь и сказала: «Иди сюда», и пока он медлил, шаги приблизились к нам, так что ему ничего не оставалось, кроме как быстро прошмыгнуть ко мне и закрыть изнутри дверцу. Я прильнула к нему и положила его руку себе на грудь, продолжая целовать; я хотела выпить его и обезоружить, чувствовала себя могущественнее, чем когда-либо в жизни, а та компания тем временем зашла в сарай, и какой-то мужчина громовым басом рассказывал об амортизации и шинах. Судя по голосам, там было несколько человек, в том числе женщины, которые с интересом слушали оратора, восхищаясь его знаниями. Они стояли недалеко от нас, когда я начала расстегивать платье; я слышала, как Михаэль стонет от возбуждения и, возможно, от страха; карета слегка покачнулась, и мы задержали дыхание; его рука лежала у меня на коленях, моя – у него на груди, и я чувствовала, как колотится его сердце; я ощущала его возбуждение и продолжила раздеваться, когда прямо рядом с нами зазвучал мужской голос: «Это очень старая модель, сиденья точно из кожи, и места хватит на четверых»; карета слегка спружинила, словно кто-то забрался на козлы, а Михаэль продолжал расстегивать крючки на моем бюстгальтере, дыша все громче; я крепко обхватила его ноги своими, чтобы не соскользнуть со скамейки; снаружи карету привели в движение. «Можно забраться внутрь», – услышала я голос другого мужчины, и Михаэль оцепенел; я протянула руку к дверце, крепко схватила ее за ручку и за одну долгую секунду испытала все чувства одновременно: возбуждение и страх, желание защитить нас и выйти наружу; я по-прежнему могла мыслить здраво, хотя мне было все равно, лишь бы это не прекращалось; я хотела оставаться возбужденной и могущественной, хотела переспать с ним здесь, в карете, немедленно, хотела взять над ним верх.

Губы Михаэля прижимались к моей груди, когда женщина снаружи сказала: «Совершенно не хочется лезть в этот темный чулан, давайте выйдем обратно на солнце»; мужчина слез с козел, карета еще раз слегка качнулась, и мы слушали, как они удаляются, пока снаружи снова не зашуршал гравий и не наступила тишина.

Через неделю Даниэла вернется из последней школьной поездки. Странная идея уезжать после выпускных экзаменов, но, наверное, так даже лучше, ведь все самое страшное уже позади. Хотя весь последний год она относилась к школе абсолютно равнодушно; ее едва перевели в последний класс, и только перспектива съехать от нас после окончания школы заставляла ее хоть немного трудиться. По утрам, примерно без пятнадцати шесть, я нередко слышала звук ключа в замке и ее шаги вверх по лестнице, мимо нашей спальни; не слишком тихие, медленные лишь от усталости. Она сидела за завтраком с красными кругами вокруг глаз, угрюмая и тихая, словно делала нам одолжение: она вообще приходила по утрам домой, потому что ее заставляла это делать я. Карманные деньги ее больше не интересовали, в моей заботе она не нуждалась, но Ирми не должна была думать о ней плохо. Я пригрозила рассказать все бабушке и, если придется, – с подробностями; пусть Даниэла была совершенно равнодушна ко мне, Ирми она любила и, возможно, подозревала, что та не выдержит правды. С Эрнстом было иначе; она привыкла к его обожанию, оно казалось ей бесспорным и незыблемым – и в этом она, вероятно, ошибалась. Но Эрнст представления не имел об ее истинном образе жизни; со свойственным ему простодушием он говорил, что девушка должна спокойно веселиться, а если я настаивала на обратном, смотрел на меня усталым, немного ехидным взглядом и спрашивал: «Будешь сочинять ей назло инструкции?»

После того дня в Н. что-то изменилось. Я стала хладнокровнее и требовательнее; Михаэль восхищался мной и иногда терялся. Он и не догадывался, признался он однажды вечером, что во мне таится такой темперамент, такой вулкан. Я устраивала из наших свиданий безумные маленькие праздники; ждала его в номере отеля голой, приносила шампанское, приходила в полупрозрачной одежде или ничего не надевала под пальто, в котором дожидалась его в холле; я раздобыла книгу про афродизиаки и испробовала все; однажды я принесла с собой маленький магнитофон, поставила его на запись и включила пленку, пока мы любили друг друга. Я больше не признавала никакой усталости и никаких повторений; каждая встреча не только происходила в новом месте, она должна была стать необычным опытом, новым воспоминанием; я хотела сделать его онемевшим и беспомощным от любви; я наслаждалась, когда его трясло от возбуждения. Я расспрашивала его о прежних отношениях, узнавала сокровенные желания и их исполняла; я хотела, чтобы он нуждался во мне так же сильно, как я нуждалась в нем. Я подарила ему кольцо, и он надевал его на наши встречи; он приносил мне нижнее белье, и я хранила его в машине; однажды он надел мне на ногу золотую цепочку с маленьким замочком; вскоре появился целый чемоданчик с особыми любимыми мелочами, которые нас возбуждали. Я завязывала ему глаза, пока мы занимались любовью, и провоцировала на жесткость, которой он сам от себя не ожидал. Я наслаждалась, когда он причинял мне боль, но контролировала ситуацию. Моя страсть распалялась все сильнее, но при этом я никогда не теряла здравомыслия.