Эльке Шмиттер - Госпожа Сарторис [litres]

Потом стало только лучше. Я наслаждалась собственными криками и страстно желала его раздеть; я исчезала в ванной и возвращалась голая или медленно раздевалась перед ним; однажды я вышла на балкон, полностью раздетая, а за мной в темноте виднелись горы; он наблюдал из комнаты, а потом я села на каменный парапет и позвала его к себе. Уже потом мы вынесли на балкон постельное белье, лежали и смотрели на небо, курили, пили шампанское и пытались отыскать Млечный Путь. Я расставила вокруг свечи, которые озаряли нас первобытным светом, и мы пролежали так очень долго, хотя пол был жестким. В другой раз, в Ф., мы встретились в отеле в центре города; номер находился на семнадцатом этаже, и мы смотрели с кровати на высотные дома, где даже в половину одиннадцатого ночи мерцали огни, пока мы лежали друг на друге и разговаривали; я была наполовину раздета, и вдруг он продолжил раздевать меня; начал с чулок, не говоря ни слова, и я почувствовала, как медленно соскальзываю на пол.

Я перестала различать наши запахи, хотя принимала душ, когда приходила вечером домой; чтобы это не слишком бросалось в глаза, я стала делать так каждый день, объясняя, что страдаю от приливов. Мне казалось даже забавным изображать, будто я мучаюсь от климакса, хотя на самом деле я чувствовала себя лет на двадцать, а остальные, похоже, этого вовсе не замечали. После наших свиданий я надевала пижаму и ложилась в постель с каким-нибудь романом; но не читала, а ждала, пока Эрнст повернется ко мне спиной и заснет. Он перекатывался на свою сторону, почти до самого края, свешивал руку с кровати, немного похрапывал, но вскоре начинал дышать ровно; оставался в такой позе и крепко, безмятежно спал до сигнала будильника; я же часто крутилась с боку на бок и радовалась, что окно с моей стороны – хотя неба было почти не видно, я могла слушать, как шуршат на ветру кусты и ореховое дерево, на котором висели качели Даниэлы.

Интервью с комиссаром, который ведет расследование. Я подозреваю, вокруг дела поднялась такая шумиха, потому что рассказывать больше попросту не о чем: школьный спортивный праздник, торжественное открытие нового помещения торговой палаты, периодические мелкие взломы и предупреждения об аферистах, которые якобы собирают абонентскую плату за радио и при этом осматривают квартиры, выбирая, какие будут грабить при удобном случае. В газете написано, что это исключительный случай – общественность информирует не представитель пресс-бюро, а должностное лицо, ведущее дело. Когда я увидела фотографию комиссара, то поняла причину: мужчиной движет тщеславие, ему нет даже сорока, и он приехал из Ф., ему не терпится отсюда выбраться, а нераскрытое убийство со скрывшимся преступником плохо смотрится в личном деле.

Я снова допустила ту же ошибку. Я хотела узнать о нем все, начиная с семьи. Он никогда не говорил плохо о жене, это сразу меня расположило. Уже на первой прогулке он назвал ее имя, облегчив наш разговор; мне было куда менее неприятно говорить о Карин, чем о его жене, и обоих своих сыновей – четырнадцати и восьми лет – он тоже представил по именам. Он даже показал мне фотографию, словно хотел ею отгородиться, как католики осеняют себя крестом, если встречают дьявола или ведьму. Я не знала, следует ли мне рассматривать снимок, но он вложил мне его прямо в руку, и я послушно уставилась на изображение. Двое детей с прямыми светлыми волосами средней длины, в ярких полосатых джемперах; они выглядели безобидно и немного удрученно; на заднем фоне виднелся голубой бархат. Их мать и его жена стояла за детьми, положив каждому на плечо руку; у нее были такие же прямые светлые волосы, широкое, немного угловатое лицо, и она смотрела в объектив фотоаппарата с энергичным, довольным видом. Давно ли сделано фото, поинтересовалась я, чтобы спросить хоть что-нибудь, и он ответил: года два назад. Ночью я раздумывала, почему он выразился так невнятно – хотел ли меня поберечь или действительно мог не помнить, ведь такие фотографии обычно получают в подарок в честь какой-нибудь даты, на день рождения, Рождество или окончание учебного года. Лицо Карин мне почти не запомнилось; она выглядела как хорошая мать и бережливая хозяйка – на работе таких называют дельными сотрудниками; не робкие, но и не слишком притязательные. В юности она наверняка была очень симпатичной девушкой, с густыми волосами и курносым носом, ясными голубыми глазами и тем розоватым цветом лица, что так часто бывает у блондинок; теперь же она казалась тяжеловатой, не толстой, но и не грациозной; не сносит на своем пути предметов, но на эскалаторе таких предпочитают обходить, чтобы не стоять за широкой спиной и не ждать, когда она сделает шаг.