Павел Селуков - Халулаец

— Да вот нифига, в том-то и дело!

— Странно.

— Очень странно.

«Андрей, а хороший ли ты человек?»

— А ты?

— Что — я?

— Ты колешься?

— Нет.

Ева закатала рукава халата. Тонкие руки, исполосованные шрамами (она несколько раз вскрывала вены), были чисты, никаких свежих проколов. Хотя это ничего не значит. На человеческом теле полно вен, которые так запросто и не осмотришь. Да и зачем их осматривать? Ебенный бред.

— Ева?

— Да?

— Я пойду.

— Насовсем?

— Насовсем.

Зря я сказал «насовсем». Не надо было этого говорить. Я вдруг так живо представил, что больше никогда ее не увижу, что чуть не закричал. «Андрей, а хороший ли ты человек?» Вот ведь срань господня. Что я творю? Пока я все это думал, идиотские губы проговорили:

— Пойдем ко мне, Ева. Попробуем заново. В последний раз.

«В последний раз» — это ж надо? Мейсон из Санта-Барбары и тот такой херни не нес.

— Нет, Андрей. Я с Сивым встречаюсь. Мне с ним хорошо. Прости.

— А зачем ты спросила: насовсем ? Зачем, блядь, ты мелодраматически спросила: насовсем ?

— Да по приколу. Потому что ты меня швырнул и в колонию даже ни разу не приехал!

— А Сивый, значит, приехал?

— Приехал.

— Выебал тебя там, да?

— Ох и выебал, Андрюшенька! До сих пор ноги дрожат.

— За жопу тебя держал, да? Раком ставил, да? А если я тебя за жопу возьму? Если я тебя прямо здесь раком поставлю?

Не знаю, что на меня нашло, но я притянул Еву к себе и стал целовать ей лицо. А потом закатал рукав и поцеловал каждый шрамик на руке. Какой-нибудь херов Дюма назвал бы эти поцелуи «исступленными». Ева отозвалась. Наши языки перемешались. По стенке мы уползли к мусоропроводу.

«Андрей, а хороший ли ты человек?»

— Сивый тебя так раком ставил? Так, да?

— Д-а-а... Давай же... Ну!

И я дал. По самые яйца. А когда кончил, мне вдруг стало противно, и я убежал. В голове бултыхалось: «ВИЧ, презерватив не надел, подругу могу заразить, надо ей все рассказать, ланфрен-ланфра, лан-та-ти-та, Сивого убить, дайте мне точку опоры, и я наброшу на нее петлю».

Возле дома в башке прогремело: «Андрей, а хороший ли ты человек?» Я поднял лапки кверху, лег на лавку и закрыл глаза.

Женя Хохряков писал роман, а роман не писался. Не знаю, зачем он стал писать роман. Нормальные мужчины романов не пишут. Нормальные мужчины делают деньги и любят женщин. Женщин Женя тоже любил, но литературу любил больше. Хорошо любить литературу, когда ты живешь в Москве. Неплохо любить литературу из Петербурга. Однако Женя любил ее в Окуловке. Если вы возьмете карту Пермского края и будете долго на нее глядеть, слева от Перми вы увидите городок Оханск, а сразу за ним деревню Острожку. Дальше карта вам не поможет. Дальше надо ехать на машине, и через десять километров вы упретесь в Окуловку. Женя не то чтобы имел несчастье там родиться, но он не имел счастья родиться в Москве.

В одном только Жене повезло — он родился смышленым. Смышленость помогла Жене поступить в университет, жениться, развестись, сделать карьеру, сесть на герыч, слезть с герыча, сесть на стакан, слезть со стакана, поумнеть, разочароваться, написать несколько удачных рассказов, дожить до тридцати и вернуться в Окуловку, чтобы написать роман. Один знакомый писатель ему прямо сказал: пиши, Женя, исторический роман, иначе не видать тебе счастья. Женя заерзал. Он хотел писать роман про наемного убийцу-франкофила, который влюблен в Катрин Денёв. Знакомый писатель замахал руками. С его слов выходило, что народонаселение не интересует современность, народонаселение интересует история. «Золото фунта», «Межсезонная дорога», «Марфа приоткрывает глаза», «Гробитель» — сыпал он названиями бестселлеров и, в конце концов, склонил Женю к историческому роману. Склонить-то он его склонил, однако сердцу не прикажешь, но парень попробовал.

Сначала он попробовал написать про староверов, но про них уже написали. Потом он попробовал высказаться по существу о горнозаводской цивилизации, но и тут его опередили три раза. Тогда Женя решил покопаться в делах революционных. Копание продлилось недолго. Парень уснул на редких архивных документах и напускал слюней. Конечно, его с позором выгнали на улицу. На улице Женя огляделся и сообразил ехать в Окуловку. «Напишу про Окуловку, погружу в контекст, пусть знают!» — подумал он лихо и купил билет в деревню. Тут надо сказать, что клевание носом в архиве, равно как и разговор со знакомым писателем не прошли для Жени бесследно. Отныне все, что он видел вокруг, он видел как бы в историческом ключе. Еще вчера он любил жизнь и смотрел в будущее, которое даже видел. Сегодня Женя повернулся вспять, напряженно вглядываясь в смутные зигзаги истории. Женя плохо знал историю. Женя на ней дрых.