Павел Селуков - Халулаец

Первым колыхнул губами Женя:

— Героин?

— Да. Перекумаривать еду.

— Одна?

— Одна. У нас там дача, но никто не ездит. Бабушка с дедушкой умерли, а родителям плевать.

— Ясно. Какая доза?

— Треть.

— Сколько?

— Два раза в день.

— Ты там умрешь.

— Пускай. Не могу больше.

— Я раньше жрал.

— Серьезно?

— Да.

— И как слез?

— Пил. Полгода примерно.

— Что с печенью?

— Прокачался потом.

— Думаешь, мне тоже надо пить?

— Надо. Тебя ломало?

— Подламывало.

— Купи водки. Бутылок пять. Хотя бы на первое время.

— А потом?

— Суп с котом. У всех по-разному.

— Слушай, а ты не мог бы...

— Не мог бы.

— Я даже не договорила!

— А чего тут договаривать? Не мог бы я потусоваться с тобой, пока ты будешь перекумаривать.

— А почему нет? Я же вижу, как ты на меня смотришь.

— Как?

— Вот так.

— Как вот так?

— Вот так!

— Вот так?

Женя внезапно плюнул на все и поцеловал Таню в губы. Нефиг на него орать! Он ей устроит! Так нежно поцелует, так нежно, что ей... будет стыдно?

— Ух ты!

— Не благодари.

— Ну так что?

— Что ну так что ?

— Проведешь со мной две недели, присмотришь?

— Нет. Я еду в Окуловку заниматься литературой.

— Ты писатель, что ли?

— Некоторым образом.

— Круто! Но ты сначала мне помоги, а потом пиши сколько хочешь.

— Нет. Я думаю только о литературе.

— Давай так. Называй меня Литература, и больше никаких проблем.

— Ты Таня, какая ты Литература.

— Нет. Я — Литература!

— Таня.

— Литература.

— Таня.

— Литература.

— Таня.

— Литература.

— Литература.

— Таня.

— Ха! Попалась! Все-таки Таня.

— Идиот. Мне плохо...

Литература (уважим девушку) положила голову Жене на плечо и свернулась калачиком. Писатель понюхал ее волосы, а потом обнял и понял, что ближайший месяц действительно проведет с Литературой. Впервые в жизни с самой настоящей.

Через час за окном возникло наиисторичнейшее здание. Это был Острожкинский храм, возведенный до ямы под фундамент в 1614 году. Яма под фундамент был возведена в честь победы Смутного времени над Иваном Исаичем Болотниковым. В этом храме крестили младшего помощника старшего помощника Строгановых, внебрачного сына Ермака и сиамских близнецов. Потом храм потрепала революция, и в нем стали хранить картошку и прочую флору. Теперь храм отстраивают снова, хотя ни сына Ермака, ни младшего помощника старшего помощника Строгановых, ни сиамских близнецов в округе решительно не наблюдается. Однако здание легендарное. Каждый кирпичик в нем помнит былое, а тот факт, что кирпичи не разговаривают, нисколько не должен нас смущать. Мы и сами-то разговариваем с пятого на десятое. В конце концов, кирпичи не виноваты в амбициях нашей памяти!

Дом, в котором не то чтобы не посчастливилось родиться Жене, находился в речной части Окуловки. Это был последний дом от остановки и, соответственно, первый от реки. Дом Литературы, наоборот, чернел неподалеку. Писатель и Литература вышли из автобуса порознь. На улице Литература взяла писателя за руку.

— Ты чего?

— Мне так спокойней.

— Отпускает?

— Отпустило.

— Пошли за водкой.

— Я десять тыщ с собой взяла.

— Ну ты крутая. Могла бы колоться и колоться.

— Я знаю.

— Знаешь, что крутая?

— И то и другое.

В магазине Женя и Литература попали в очередь. Магазин был изготовлен из киоска и не представлял исторической ценности даже при максимальном приближении. Переговоры с продавщицей взял на себя писатель.

— Сколько у вас всего водки?

— Ящик.

— Какой?

— «Пермской».

— Так далеко забрались, а водка «Пермская». Давайте пол-ящика.

— Пол?

— Седмицу. Конечно, пол.

Тут с продавщицей заговорила Литература:

— И еды еще, пожалуйста. Два килограмма пельменей, макароны, чай, две буханки хлеба, три банки сайры и вон те булочки. Две. Нет, три.

Женя наклонился к оттопыренному ушку и зашептал:

— Зачем тебе еда, ты не сможешь есть. Ну, почти не сможешь.

— Я для тебя.

— Для меня?

— Для тебя.

— Для меня?!

— Издеваешься?

— Нет. Просто я все время думаю о тебе и как-то забыл, что мне надо есть. А ты, получается, все время думаешь обо мне и забыла, что сама есть не сможешь.

— Не все время думаю.

— Не все время?

— Все время.

— И я все время.

— Ты меня не бросишь?

— Как писатель я не могу бросить Литературу. Как Литература ты должна это понимать.

Из магазина они вышли навьюченными. Женя тащил водку. Литература несла продукты. Через двести метров показался черный домик. Он тоже не представлял исторической ценности. Разве что бревна, из которых он был сложен, могли видеть Якова Свердлова, хотя и это вряд ли, потому что в Пермской губернии прославленный революционер постоянно сидел в тюрьме.