Павел Селуков - Добыть Тарковского

А Кентавр расплакался и забубнил:

— Я искуплю... У меня ковролин... Цветочки, это самое... Лоджию покрыл... Не лишайте... Мне некуда... Батя «бабонькой» обзывает... Я нечаянно... У меня по болезни... Помутилось от весны...

Светлана Аркадьевна улыбнулась.

— Знаю, что больной. И помутиться могло. Ладно. Иди работай и думай над своим поведением. Завтра зайдешь, еще поговорим.

Заводоуправление Кентавр покинул в состоянии грогги. Весь день у него все валилось из рук. Даже баллоны с кислородом, которые надо было везти на заправку в Закамск, и те как следует перевязать не смог. Один чуть из кузова не выпал, так они там вихлялись. К вечеру Кентавр вполне уверился в могуществе Светланы Аркадьевны.

А после трех бутылок пива он и вовсе положил дело решенным и проникся такой злобой на себя самого и все свои усилия, что буквально сокрушил квартиру. Сломал люстру из пола, распинал аптекарский столик, соскреб обои ножом. А когда выпил водки, разломал молотком плитку в ванной и посек топором кухонный гарнитур, потому как нет в нем никакого смысла без квартиры. А утром пошел на работу. Тут любопытный психологический момент. Спустил человек пар и дальше зажил привычным образом, как бы заново покоряясь инерции. Это как смертельно больные люди, узнав диагноз, продолжают жить точно так же, хоть и знают сроки отбытия.

К Светлане Аркадьевне Кентавр заходить не хотел, потому что и так все ясно, однако зашел. Не то чтобы в его сердце теплилась надежда, просто ему стало наплевать, а когда наплевать, куда угодно можно зайти, не то что к Светлане Аркадьевне, а вообще — далеко. Светлана Аркадьевна была в кабинете одна и выглядела грустной.

— Садись, Михаил. Я вот чего... Ты про квартиру не думай, не заберу. Я вот чего...

Кентавр удивленно воззрился.

— Вы это серьезно?

— Что?

— Квартиру не заберете?

— Не заберу. Метр кабеля, кто за такое забирает?

— А зачем же вы...

— Для порядка. Сверху наклевали, вот я и... погорячилась.

Светлана Аркадьевна тыкнула в потолок.

Кентавр задохнулся. Как же ему теперь все чинить? Да что же это...

— Погорячились?

— Погорячилась. У меня дело к тебе. Я тебе квартиру, а ты мне... дело.

— Какое еще дело?

— У тебя ведь экзема?

— Экзема.

— А у меня... Понимаешь, записалась к дерматологу, а прием только через месяц. И в интернете как-то все туманно. Ты не мог бы...

— Чего?

— Грудь мне посмотреть. Там сыпь какая-то. Вдруг экзема? Или псориаз? Или...

Светлана Аркадьевна сглотнула и докончила очень тихо:

— Рак. У меня у мамы был.

Кентавр, конечно, изумился, но согласие дал, больно уж жалкой и измученной вдруг показалась ему Светлана Аркадьевна.

— Хорошо. Я посмотрю.

— Только никому. Вообще никому, понял? А то на улицу выгоню.

— Да понял, понял. Расчехляйтесь.

— Что?!

— В смысле, показывайте грудь.

— Дверь закрой.

Пока Кентавр закрывал дверь, Светлана Аркадьевна повернула жалюзи. Ее глаза лихорадочно блестели. В кабинете воцарился легкий полумрак.

Светлана Аркадьевна расстегнула блузку и сняла лифчик. Кентавр включил настольную лампу, посветил и тут же поставил ее на место.

— У вас розовый лишай. Ангиной болели?

— Болела. Месяц назад.

— Ну, вот и высыпало. Через месяц само пройдет. Или шампунь купите. От лишая специальные продаются, в аптеке подскажут. Недельку им помоетесь, и все пройдет.

— Точно? Ты это наверняка знаешь?

— Я им по весне частенько...

— А не рак?

— Да какой рак! Рак — это шишки. А у вас никаких шишек.

— Откуда ты знаешь? Ты же не щупал.

— А вы сами, что ли, пощупать не можете?

— А если я неправильно пощупаю? Если я чего-нибудь не прощупаю и через это умру? Я так боюсь! Щупай давай!

Светлана Аркадьевна схватила Кентавра за руку и прижала ее к своей груди. Светлане Аркадьевне стукнуло сорок пять, а грудь... как бы это сказать... была помоложе. Из кабинета Кентавр вышел в таких сладких видениях, что и про раскуроченную квартиру не вспомнил. А когда пришел домой и все это увидел, то сначала расстроился, а потом впал в такой починительный раж, что целый месяц рук не покладал и был даже счастлив. А Светлана Аркадьевна через полгода все-таки умерла.

Я существо непримечательное. Мне бы постельку узенькую, как гробик, чтоб не ворочаться понапрасну, пельменей в «будку» накидать да бабу помять раз в месяц. Я без амбиций, я очень рад самому факту своего пребывания на земле. Мне вообще чем незаметнее, тем лучше. Роблю седьмой год на Водопроводной, тушеночку тасую, исключительно счастлив. В тушеночке я спец. Курганскую, сразу говорю, не берите. Что жир, это полбеды. Без запаху жир, не шкварчит, а это уже плохо. Жир, как и всякое вещество, имеет свою суть, прожилку свою, свой аромат и послевкусие. Курганский жир не такой. В нем чувствуется человеческая подлость, подделка, некоровье происхождение. Может, его вообще из копыт вываривают, не знаю. Йошкар-Олинскую тушенку тоже не берите. Там жир первостатейный, спору нет, зато мяса маловато. Жир — навершие мяса, снега Эльбруса. А что это за красота, когда никакого Эльбруса нет, а только снега?